Реанимация судьбы

– Ничего, понадобишься – позвонит, – сказал Матвей с улыбкой. – Когда снова будет ей плохо, она непременно тебя разыщет.

– Для того друзья и существуют.

– У тебя довольно странное представление о дружбе, дорогая моя. Как о потребительском рынке. Причем «потребляют» всякий раз тебя. Не обидно?

– Значит, другого не заслуживаю.

– Это глупости, Деля. Дружбу не заслуживают.

– Матвей, это все безумно интересно, но меня очень трясет, я, пожалуй, полежу, – взмолилась я, чувствуя отвратительную дрожь во всем теле.

– Укладывайся. Я сварю бульон и приду к тебе, если не возражаешь, поваляюсь тоже с книжкой, раз уж случай представился.

– Не хочу бульон, хочу спать.

– Спи. Бульон потом, – покладисто согласился Матвей, отправляясь в кухню.

Я уснула так крепко, что даже увидела сон. С того момента, как в моей жизни появился Матвей, я почти перестала видеть те сны, которые обязательно несли за собой какие-то неприятности. Раньше большинство моих снов сбывались или предупреждали о приближении чего-то негативного. Хорошего не было, а вот плохого… После замужества это, кажется, прошло. Сегодня же мне приснилась мама. Она сидела за письменным столом в нашей старой квартире, окруженная папками, журналами и просто какими-то пачками листов, исписанных ее неразборчивым врачебным почерком. Мне казалось, что я слышу даже запах ее духов – всегда одних и тех же, в маленьком флакончике с длинным тонким горлышком и сине-белой этикеткой в мелкую клеточку. «Может быть» – так они назывались. Я совсем недавно нашла пустой флакончик в коробке с мамиными вещами, стоявшей в гардеробной на самой верхней полке.

– Почему ты никогда в меня не верила? – спросила я во сне, и мама, не отрываясь от своих бумаг, как всегда, собственно, и делала, сказала:

– У тебя нет таланта, Аделина. А быть неталантливым хирургом – преступление.

– Мама, у меня множество исследований, несколько патентов, признание в мировых кругах – и ты по-прежнему считаешь, что у меня нет таланта?

– Чтобы написать статью, много таланта не надо. А чтобы быть хирургом, надо этим жить. Жить и не размениваться ни на что другое.

– А на что размениваюсь я?

– Ты стала больше времени уделять созданию семьи. Я в свое время допустила грубейшую ошибку. Мне не нужно было ни выходить замуж, ни рожать детей. Тогда я успела бы в десятки раз больше. Ты же не сделаешь и сотой доли.

От этих слов у меня даже во сне больно сжалось сердце и потекли слезы. Мама никогда не признавала во мне не то что равную, а вообще человека, способного стать хирургом. Она не узнала о моей клинике, о моих настоящих успехах в области пластической хирургии – сперва болезнь Альцгеймера, потом смерть. Но даже в снах она продолжала меня третировать. Наверное, все дело было в том, что я очень похожа на своего отца – Николеньке, который был ее копией, она никогда подобных вещей не говорила, что бы он ни вытворил. Почему же мне до сих пор так обидно, что больно дышать? Может, поговорить об этом с Иващенко?

– О чем поговорить с Иващенко? – раздался голос мужа, и я окончательно проснулась, поняв, что произнесла последнее вслух.

– Уже вечер?

– Да, шесть часов.

– Господи… вот это я уснула…

– И, похоже, даже во сне тебе снится твоя работа, – улыбнулся Матвей, откладывая книгу на тумбочку и поворачиваясь ко мне. – Смотри, я начну ревновать – где это видано, чтобы жена во сне звала психолога, а?

– Ничего мне не снилось, тем более – Иващенко, – пробурчала я, удобно устраиваясь под рукой мужа. – Что будем делать всю ночь?

– Разберемся. Давай-ка лучше температуру твою проверим.

– Мне неожиданно начала нравиться моя болезнь, – сообщила я, зажмурившись. – Ты такой, оказывается, заботливый…

– А то ты не знала, – усмехнулся Матвей.

Конечно, я это знала – он спас мне жизнь дважды, зажимал руками хлеставшую из шеи кровь, пока «Скорая» везла меня в больницу после нападения сектанта с топором. Он никогда не забывал спросить, поела ли я, варил утром кофе, готовил завтрак. Стоило прожить в одиночестве почти до сорока, чтобы потом встретить такого, как Матвей.

Зазвонил его телефон где-то в кухне, и Мажаров, чмокнув меня в щеку, ушел туда, чтобы ответить на звонок. Это оказалась его мать.

– Да, мам, я сегодня дома. С утра консультировал в клинике, потом Аделину привез, она приболела, мы с ней утром под дождь попали. Мам… ну, прекрати, мы ведь врачи. А откуда ты знаешь? В новостях? А еще что сказали? Понятно. Нет, мама, спасибо, приезжать не нужно. Да, и малина еще есть. Мы в воскресенье собирались сами к тебе заехать. Ну, на дачу, конечно, – ты же просила яблоки вывезти. Хорошо, я передам. Все, спокойной ночи, обнимаю. Мама передает тебе привет, – вернувшись в спальню, сообщил он. – Хотела варенье привезти.

– Так ведь есть еще.

– Ну, я так и сказал, но ты ж маму знаешь – от простуды малина самое лучшее средство, – захохотал Мажаров, снова заваливаясь на кровать. – Куда бы я без нее, сам-то не врач ведь.

– Ты для нее сын, ей неважно, врач ты или кто. Кстати, нас с Николенькой мама никогда не лечила. Ей всегда было некогда, так что мы сами справлялись. Я так сразу дяде Славе звонила.