Реанимация судьбы

– Я все равно в пижаму переодеваюсь, хирургия же. А небритый… – Он почесал подбородок. – Ну, может, так модно.

– Ой, как знаешь… – Я устала спорить и пререкаться и на самом деле захотела спать.

– Так и не расскажешь, почему так поздно возвращалась?

– Ноутбук забыла, вернулась, а на обратном пути – вот…

В голове всплыл разговор с Оксанкой и ссора, за ним последовавшая. Я невольно перевела взгляд на Матвея, словно хотела увидеть в его лице то, о чем в сердцах сказала Владыкина. Нет, это невозможно… у меня вдруг снова заболела голова, я сморщилась и закусила губу, чтобы не заплакать от невыносимой боли, бившейся в висках и затылке. Матвей сел рядом, взял меня за руку и прошептал:

– К сожалению, невозможно забрать себе чужую боль, милая. Но я могу посидеть с тобой и подержать за руку, чтобы ты не оставалась с этой болью один на один.

– Спасибо… – прошептала я, чувствуя, как из правого глаза все-таки выкатилась предательская слезинка.

Конечно, Оксанка ошибается. Человек, который ничего к тебе не чувствует, никогда не произнесет таких слов.

Надежда

Начало сентября

Светка позвонила в половине двенадцатого. Голос у нее был возбужденный, она даже заикалась от волнения:

– Все, Надюшка, мы за тобой заедем, я договорилась с Гавриилом Ардалионовичем. Он сказал, что с радостью поможет, чем сможет.

– Ты что – рассказала, в чем дело?!

– Ну нет, конечно! Просто сказала, что моей подруге нужна консультация по вопросу, в котором только он может разобраться. А он и обрадовался – мол, конечно, Светочка, приводи подружку, я с твоей бабушкой так дружил, так дружил… Короче, придется бедному Антону книжку потолще с собой тащить, чувствую, старикан нас не скоро отпустит, сперва биографию расскажет в красках, а она у него, поверь, длинная и интересная.

– Да и пусть. Лишь бы хоть приблизительно понять, что это за брошь. Вдруг мы из-за пустяка возбудились.

– С ума сошла?! – возразила Светка. – Уж в камнях-то я разбираюсь, и это точно не стекляшка. Короче, Надюшка, будь готова часикам к шести, а брошку прямо в книжке этой и неси, мне кажется, так будет безопаснее – и не потеряешь, и из сумки не вынут.

Светкины инструкции не показались мне такими уж необходимыми, но книгу-шкатулку я все-таки взяла с собой, да еще и обернула в пару слоев газеты. Сумку тоже выбрала самую, на мой взгляд, надежную – ту, в которой носила ноутбук, она была совершенно неприметной, черной и напоминала мужскую.

До назначенного часа я прослонялась из угла в угол, совершенно не представляя, чем себя отвлечь от мыслей о предстоящей встрече. Вроде ничего особенного – ну, что может сделать старичок-ювелир, однако внутри было неспокойно. Я так привыкла ждать неприятностей, что видела их тень всюду, даже там, где по определению ничего произойти не могло.

Жил ювелир действительно в противоположном конце города, в старом доме сталинской постройки. На пятый этаж мы со Светкой поднялись пешком, и я мысленно нарисовала себе картину холостяцкой берлоги, запущенной в силу возраста своего хозяина и пахнущей старостью и лекарствами. Какой же сюрприз меня ожидал…

Квартира оказалась огромная, трехкомнатная, с просторным холлом-прихожей, гостиной, обставленной старинной мебелью. Наверняка и остальные комнаты были не менее впечатляющими. Пахло в квартире гортензиями. Я хорошо знала этот запах, мама любила такое мыло и ухитрялась где-то его доставать. Аромат словно вернул меня на пару секунд в детство – я увидела папу, выходящего утром из ванной, маму у стола в кухне, подающую завтрак. Такая милая, уютная, светлая картинка… которая исчезла ровно в ту секунду, когда по боку меня стукнула черная сумка.

Хозяин квартиры, маленький, сухонький старичок в клетчатой рубашке и безукоризненно отглаженных светлых брюках, приветливо пригласил нас в гостиную:

– Располагайтесь, девочки. Светочка, ты стала очень похожа на бабушку.

– Познакомьтесь, Гавриил Ардалионович, это Надя, моя подруга, – сказала Светка, когда мы уселись за круглый стол. – Она бы хотела вам кое-что показать, – и Светка пнула меня под столом, потому что я, открыв рот, разглядывала обстановку и картины, висевшие на стенах. Не оставалось никаких сомнений – это не копии.

– Ой! – не совсем прилично отреагировала я и покраснела: – Извините…

– Так-так, – садясь напротив меня, протянул старичок. – Посмотрим-посмотрим… – Он нетерпеливо побарабанил пальцами по столу, и я, вынув шкатулку и неловко разорвав газеты, двумя пальцами достала брошь.

Гавриил Ардалионович вдруг весь подобрался, и пальцы рук, лежащие на столе, задрожали так, что это стало очень заметно.

– Погодите-ка… – забормотал он, суетливым жестом вынимая из нагрудного кармана рубашки лупу. – Погодите… ну-ка… ах ты ж… – бормотал ювелир, рассматривая жука со всех сторон.

Я снова почувствовала прилив беспокойства. Очень уж тщательно старикан изучал брошь, и мне почему-то показалось, что видит он ее не впервые, а потому ищет признаки, по которым может узнать.