Реанимация судьбы

Разговор с Васильковым снова привел меня в уныние. Всякий раз, когда я думала о том, что Матвей отказывается вернуться в профессию, меня охватывала бессильная злоба. Он закапывал такой великий дар, что был ему дан, из упрямства и каких-то непонятных мне принципов. Две комиссии признали его годным для продолжения хирургической деятельности, рука работала как раньше, ничего не изменилось. Но что-то произошло в сознании Матвея, что-то мешало ему преодолеть барьер. Сперва я думала, что дело в клинике – что там все напоминает о ранении. Но он не отказывался консультировать, приезжал раз в неделю и вел себя совершенно спокойно. Но когда я однажды попросила его ассистировать мне на сложной пересадке кожи, Матвей отказался наотрез, высказавшись довольно резко и обидев меня этим отказом. В памяти все еще был жив разговор о том, что я вроде как занимаюсь благотворительностью и из жалости предлагаю ему работу. Разумеется, это было не так, и, сомневайся я в нем хоть на секунду, ни за что бы не предложила, но Матвей упрямо продолжал считать иначе.

Иващенко сказал – посттравматический синдром, но я была не согласна. Наверное, я просто сама в какой-то момент передавила, слишком заострила внимание на проблеме, и Матвей, как самостоятельный человек, конечно, воспротивился. Но мне было обидно – я потеряла хорошего врача, а пациенты моей клиники – хирурга, умевшего творить чудеса.

А потом мне снова позвонил отец. Я, еще не отойдя от разговора с Васильковым, поговорила с ним довольно сухо и, сказав, что больна, переадресовала с его просьбой к дяде Славе – все равно он там сейчас за главного. Положив трубку, решила, что надо все же предупредить заместителя, снова позвонила ему и кратко обрисовала ситуацию, попросив оформить все и не распространяться особенно среди персонала – ни к чему людям знать, что я устроила из клиники перевалочный пункт за границу.

Надежда

Сентябрь

– Тебе не надо здесь оставаться, – настаивала Светка, когда мы уже стояли перед дверью квартиры.

– Куда я пойду? К вам – еще опаснее, наверняка туда в первую очередь наведаются, если станут меня искать.

– Давай номер в гостинице снимем, ты там поживешь, пока что-то решится. Денег я тебе дам.

– Не надо, у меня еще немного есть, да и те полторы тысячи… хотя черт их знает, может, они тоже того… ворованные…

– Какая теперь-то разница?! Тебе надо ноги уносить, а не думать, откуда деньги взялись! Давай собери все, что на первое время понадобится, документы все, книжку записную не забудь, и поедем в гостиницу, – решительно приказала подруга, открывая шкаф, где хранился чемодан. – Вот сюда складывай, он маленький, удобный.

Мы провели в квартире меньше получаса, я наскоро покидала необходимое, перекрыла воду на всякий случай, закрыла все окна и даже шторы плотно задернула – если кто-то наблюдал за квартирой, то привык к этому, не будем нарушать традицию. Звонить решили уже из гостиницы.

В номере небольшого отельчика у железнодорожного вокзала я сразу зашторила окна – по привычке – и взяла телефон, нерешительно глядя на присевшую в кресло Светку:

– Страшно…

– А без головы остаться – нормально? Звони, сказала, иначе я сама позвоню.

Пришлось открыть записную книжку и начать искать, надеясь на то, что имя Эдуард встречается там реже, чем, скажем, Сергей или Иван. Так и оказалось. Единственным подходящим вариантом оказался телефон, подписанный как «Эдик Драгун». Отчества не было – ну, понятно, папе-то оно к чему, не обращался же он к другу столь официально…

– Давай-давай, – подбадривала Светка, видя мою растерянность и нерешительность. – Не укусит он тебя.

– Тут какой-то странный телефон, как будто заграничный…

– Ничего, раз он записан – значит, твой папа звонил. Набирай, Надька, нет выхода.

И я, набрав в грудь побольше воздуха, позвонила. Гудки шли долго, потом наконец раздался низкий мужской голос:

– Я слушаю.

– З-здравствуйте, – запнулась я, поняв, что не представляю, как начать разговор. – Меня зовут Надя Закревская… вы знали моего папу…

– Надя? Дочь Женьки? – Голос немного потеплел. – Конечно, я тебя помню. Как дела, как мама?

– Мама погибла… простите, я не знаю вашего отчества…

– Эдуард Алексеевич. Соболезную по поводу мамы. А что случилось?

– Под машину попала… но дело не в этом… мне ужасно неудобно, но…

– У тебя проблемы, Наденька?

И тут я заплакала. Ненавижу просить кого-то, ненавижу жаловаться – в моем возрасте просто стыдно выглядеть беспомощной.

– Не нужно плакать, девочка. Рассказывай, я постараюсь тебе помочь.

И я, захлебываясь слезами и отчаянно презирая себя за слабость, выложила этому Эдуарду Алексеевичу все, что со мной произошло за это время, умолчав только о своей странной находке. Он помолчал пару минут, потом спросил:

– У тебя есть деньги?

– Немного есть, хватит на какое-то время…

– Сделаем так. Я живу за границей, но в твоем городе живет моя дочь. Я попрошу ее приютить тебя на то время, пока не будут готовы документы. Я предлагаю тебе уехать из страны, ты согласна?

Я оторопела. Вот так решение вопроса…

– Я… я не знаю… не думала…