Реанимация судьбы

Матвей не ответил, но я почувствовала, что он со мной согласен – сейчас мне только Оксанки не хватало с ее трагедиями. Пока Матвей парковал машину, я вдруг почувствовала такую слабость, что даже выйти на улицу и дойти до подъезда мне казалось делом невозможным.

– Давай немного посидим? – попросила я жалобным тоном.

– Эх ты, вафля вафлёй, печенье в клеточку, – беря меня за руку и находя привычным жестом пульс, улыбнулся муж. – Ну, давай посидим, окно хоть открой. Кстати, мне звонил Эдуард Алексеевич.

Я оживилась:

– Тебе? С чего вдруг?

– Ну что он, зятю не может позвонить? Спрашивал, не могу ли я организовать консультацию.

– Кому?

– Какому-то знакомому.

– Ты не находишь, что это странно? Сперва он просит меня положить в клинику какую-то девушку, которая, кстати, так до сих пор и не появилась. Потом обращается к тебе. Что ему может быть нужно?

Матвей притянул меня к себе, крепко обнял и проговорил:

– Деля, мне иногда страшно тебя слушать. Это как же тебя жизнь потрепала, что ты даже родного отца подозреваешь в чем-то?

– Не подозреваю. Просто он никогда ничего не делал просто так, понимаешь?

– Хватит. Он не просит ни о чем криминальном, расслабься. Зря я тебе вообще сказал.

Мы еще немного посидели в машине, я окончательно пришла в себя и смогла самостоятельно добраться до квартиры. Матвей поддерживал идеальный порядок, наша домработница, приходившая теперь дважды в неделю, всегда говорила, что ей неудобно брать деньги, потому что работы почти нет.

Как же хорошо было вновь оказаться в собственной постели, я даже подумать не могла, что так обрадуюсь кровати и свежему постельному белью.

Приняв душ, я без сил свалилась под одеяло, пока Матвей, чертыхаясь, разбирал пакеты с продуктами, которые попросил сегодня купить домработницу:

– Вот куда столько? Ведь знает, что сейчас готовить особенно некому…

– Не ворчи. Я пока дома побуду, справлюсь как-нибудь, – слабым голосом пообещала я, не совсем, впрочем, уверенно.

Как обычно, вечером позвонил Васильков, спросил о самочувствии.

– Чувствую себя отвратительно, – пожаловалась я вполголоса, чтобы не услышал Матвей. – Судя по анализам – еще и анемия, надо какие-то препараты железа пропить, что ли?

Дядя Слава оглушительно захохотал:

– Да ты лучше прекрати звякать причиндалами, что отрастила, вот твое железо в кровь и вернется.

– Пользуешься тем, что я позволяю тебе так со мной разговаривать? – чуть-чуть обидевшись, поинтересовалась я.

– Деточка моя, я тебя знаю еще с противного подросткового возраста, – вздохнул Васильков, – так что могу говорить все, что захочу, особенно когда никто из подчиненных не слышит. А если серьезно – ты права, надо что-то пропить, сейчас осень.

– Дядя Слава, а как там Авдеев? – вдруг вспомнила я.

Васильков удивился:

– А что с ним? Работает, оперирует. Я как раз сегодня с купола наблюдал – техника отличная у него.

– Знаешь, меня что-то в нем настораживает. Не могу понять, что именно, но определенно Иващенко был прав – там проблем внутренних ворох.

– Пока это не мешает его работе, нам не должно быть до этого дела. А Иващенко, между прочим, слегка нарушает кодекс.

– Он же мне ничего конкретного не сказал, просто поделился соображениями, – возразила я, дотягиваясь до стоявшего на тумбочке стакана с водой. – Его беспокоит нестабильное состояние Авдеева, он счел необходимым предупредить меня. Разве ты не сказал бы, если бы заметил что-то странное?

– Сказал бы, – со вздохом признал мою правоту Васильков. – Но хирург он отличный, Аделина, тут двух мнений не может быть. В нем есть что-то от Матвея – такая же одержимость, что ли.

– Толку от этой одержимости, – в сердцах сказала я. – Мог бы оперировать, так нет – сидит вон, контрольные работы студентов проверяет.

– А ты так и не избавилась от намерения вернуть его в операционную?

– Дядя Слава, я не могу смотреть на то, как человек совершенно не использует свой потенциал, как он разменивается на то, что ему лично никакой пользы не принесет! Понимаешь, нельзя не делать того, для чего ты предназначен, это преступно! А Матвей лучший из всех, кого я когда-либо знала!

– О, сколько экспрессии, – шутливо заметил Васильков. – Прежде ты ни за кем не признавала столько таланта. Мне казалось, что ты вообще не видишь равных себе, Аделина.

– Себе? Ты шутишь, да? Да я сотой части того не имею, что дано Мажарову!

– Похоже, я дожил до того дня, когда Аделина Драгун признала, что не самая лучшая в своей профессии, можно уходить на пенсию, – захохотал дядя Слава.

Я немного обиделась:

– Ты что хочешь сказать? Что у меня самооценка завышенная?

– С этим вопросом лучше к Иващенко. А я хотел сказать только то, что сказал – ты признала за кем-то первенство. Но ты, деточка, совершенно права – Матвей не создан для преподавания, его место у стола. Но, похоже, мы с тобой не в силах это изменить.

– Увы, – с горечью подтвердила я. – Ладно, спокойной ночи. Звони завтра.

– Ты отдыхай больше, а за клинику не переживай, у нас все в порядке.