Она прочитала стихотворение вслух, и Коббы нашли, что это не только исключительно красивое, но и совершенно необыкновенное произведение.
— Я думаю, что если бы тот писатель, который живет на Конгресс-стрит в Портленде, мог услышать твои стихи, он был бы изумлен, — сказала миссис Кобб. — Если меня спросят, я скажу, что твое стихотворение ничуть не хуже, чем это его «Не говори мне в скорбных числах», и гораздо понятнее.
— Я никогда не мог сообразить, что это за «скорбные числа», — заметил мистер Кобб критически.
— Значит, вы никогда не изучали дроби! — мгновенно догадалась Ребекка. — Послушайте, дядя Джерри и тетя Сара, может быть, вы напишете еще одно четверостишие, заключительное — такое, чтобы в нем были «мысли» — как это обычно бывает у поэтов.
— Если ты можешь выдавливать из себя стихи, просто поворачивая какую-то ручку, ну, тогда я скажу — чем больше, тем лучше; но едва ли тут можно приделать конец красивее этого, — заметил мистер Кобб.
— Нет, конец ужасный! — недовольно проворчала Ребекка. — Нельзя было вставлять «мне». Я просто пишу стихи, и никто не знает, что это я стояла у реки. Здесь должно быть написано «Ребекка» или «та, чьи волосы черны». И это «наоборот» просто отвратительно. Иногда я говорю себе, что никогда больше не буду писать стихи: так трудно сделать, чтобы все вышло правильно; но в другое время они получаются у меня сами собой. Может быть, так будет лучше:
Не знаю, хуже так или лучше. Теперь возьмемся за заключительный стих!
Через несколько минут поэтесса подняла глаза, сияющая и торжествующая.
— Оказалось — легче легкого! Вот, послушайте! — И она прочитала медленно, приятным, проникновенным голосом:
Мистер и миссис Кобб молча обменялись восхищенными взглядами; дяде Джерри даже пришлось отвернуться к окну, чтобы украдкой вытереть глаза мешком с бечевками.
— Да как тебе это удается? — воскликнула миссис Кобб.
— О, это легко, — ответила Ребекка, — все псалмы, которые поют на молитвенных собраниях, очень похожи на эти стихи. В Уэйрхеме есть школьная газета, которую печатают раз в месяц в учительской семинарии. Дик Картер говорит, что редактор там, разумеется, всегда мальчик, но он разрешает и девочкам попробовать что-нибудь написать, а потом выбирает лучшее. Дик думает, что кое-что из моих стихов могут в ней напечатать.
— Кое-что! — воскликнул дядя Джерри. — Я ни капельки не удивился бы, если бы ты написала всю газету целиком, а что до этого мальчишки-редактора, так, бьюсь об заклад, ты могла бы взять над ним верх в сочинительстве одной левой.
— Нельзя ли нам получить копию этого стихотворения, чтобы хранить ее в семейной Библии? — почтительно спросила миссис Кобб.
— О, конечно! — воскликнула Ребекка. — Я сделаю для вас чистую, хорошую копию фиолетовыми чернилами и тонким пером… Но я должна пойти и взглянуть на мое бедное платье.
Старики последовали за Ребеккой. Платье совершенно высохло, и ему действительно немного помогли усилия тети Сары, но ткань, там, где ее усердно терли, полиняла, узор расплылся, а кое-где виднелись грязные потеки. В качестве последнего средства прибегли к тщательному глажению горячим утюгом, и наконец Ребекку убедили облачиться в платье, чтобы можно было посмотреть, очень ли заметны пятна, когда оно облегает фигуру. Они были заметны и весьма бескомпромиссно бросались в самые подслеповатые глаза. Ребекка окинула платье одним испытующим взглядом и, взяв свою шляпу с гвоздя, сказала:
— Пожалуй, я пойду. Если я должна получить нагоняй, я хочу получить его поскорее и покончить с этим делом.