Ребенок

День был довольно теплым для зимы, и на лавочке перед подъездом сидели несколько старушек, как метко окрестили их в народе – «домашнее КГБ». Антон миновал их, спокойно поздоровавшись, а я с Ильей на руках как будто прошла сквозь строй. Этот орган местного самоуправления по выработке сплетен и слухов будет провожать меня на прогулку и встречать с нее дважды в день, так что рано или поздно я обязательно услышу от бабушек какой-нибудь бестактный вопрос или комментарий. Мысленно отправив их всех в дом престарелых, я быстро прошла в парадное.

В подъезде не пахло мочой, на стенах не было кодовых обозначений половых органов. А когда Антон открыл свою квартиру, я замерла, не решаясь зайти: ни дать ни взять – крестьянская баба с дитем на пороге барской усадьбы!

Паркет. Блестящие полировкой шкафы. Пухлый диван и кресла. Ванная комната и туалет выложены плиткой. Кухонный гарнитур. Торшеры и бра. В большой комнате – люстра из чешского хрусталя. Правда, объективно говоря, место, куда я попала, не отличалось какой-то особой роскошью, а позже стало заметно, что и полировка в трещинках, и обои наклеены явно не вчера, и паркет не то чтобы сверкает. Но после моего очень и очень скромного жилища в Пятигорске, спартанских условий дома-муравейника и того квазидома, где я проживала последние месяцы, вид нормальной, ухоженной и небедно обставленной трехкомнатной квартиры не мог не произвести оглушающего впечатления.

Антон выделил нам с Ильей комнату своих родителей. Я положила сверток с ребенком в центр двуспальной кровати, сама присела на краешек и поняла, что лечь на нее не смогу никогда, потому что не имею на это никаких прав. А хозяйничать в чужом шкафу у меня и вовсе не поднималась рука – я попросила Антона собственноручно расчистить мне немного места, переложив родительские вещи. Трех освобожденных им полок хватило впритык, а просить о большем мне было неприятно. Я чувствовала себя еще более стесненной в жизненном пространстве, чем на квартире у Серафимы – по крайней мере там в комоде было много неглубоких ящиков и я могла спокойно рассортировать пеленки, распашонки, одеяльца, чепчики и шапочки, миллион разных тряпочек, которые повязывались ребенку на шею (Илья отличался сильным срыгиванием), газоотводную трубочку, градусник, вату… На новом месте все лежало высокими стопками, и в вещах приходилось рыться. Разыскивая очередную тряпку, я кривилась от досады – если бы Антон хотя бы день побыл на моем месте, он бы тут же уяснил, как жизненно важно, чтобы любая, даже самая незначительная вещь, необходимая при уходе за ребенком, была под рукой в любой момент.

Но занять мое место Антон, разумеется, не мог – параллельные миры, в которых мы находились, не давали ему для этого шанса. Если наша ситуация и подлежала какому-либо сравнению, то я описала бы ее так: двое некогда неразлучных друзей вместе ослушались закона, после чего один из них благополучно сел в тюрьму, а другой счастливо избежал наказания. Правда, спустя какое-то время он вспомнил о своем злополучном подельнике и стал навещать его, приносить передачи, передавать вести с воли… Но свое место в мире он видел отнюдь не за решеткой, а среди важных дел, занимательных событий и интересных людей.

Меньше всего я понимала, как мне в новой обстановке следует себя держать. Каждую секунду я ощущала неловкость и униженность (а заодно и растерянность и неудобство), но демонстрировать это ни в коем случае было нельзя. Чуть позже я поняла, какую ноту следует взять в нашем общении. Антон в это время водил меня по квартире, демонстрируя ее содержимое, и у меня складывалось полное впечатление того, что впереди движется статуя Командора. Спокоен. Холоден. Уверен в себе. Выполняет свой долг, оказывая помощь пострадавшему (то бишь мне). Значит, в ответ я должна проявлять безличную вежливость в сочетании с полной нетребовательностью. И ни единого теплого дуновения не приемлет наш ледниковый период!

В результате, общаясь с Антоном, я вынуждена была ни на секунду не снимать доброжелательно-вежливую маску и взвешивать каждую сколько-нибудь значимую фразу, как если бы я была на дипломатическом приеме. А ведь раньше, с самого дня нашего знакомства, разговаривать с ним было также легко для меня, как дышать, смеяться, от радости нестись вприпрыжку… Теперь же каждый разговор за завтраком, обедом, ужином или на прогулке становился тяжелой работой: как если бы я возводила мост к незнакомому человеку.