Ребята и зверята (илл.)

Конец мая. Солнце жарит, как в печке. Всё в цвету. И в полях так просторно и тихо, как только бывает на юге, в степях.

Агроном из совхоза шагал по широкому простору полей, любовался волнами поспевающих хлебов, прикидывая что-то в уме, улыбался.

Вдруг у него из-под ног с резким хлопаньем крыльев взлетела тяжёлая, грузная птица и низко, медленно потянулась над полем.

По шумному взлёту, но величине и защитному серова-то-жёлтому оперению агроном сразу же определил в ней степную дрофу-дудака.

Это — зоркая, осторожная птица.

Она издалека приметила человека, но всё выжидала, всё не решалась расстаться с гнездом.

В тревоге и страхе следила она за его приближением и только плотнее прижималась к земле и моргала большим влажным глазом.

Агроном так увлёкся подсчётами, что едва не наступил на неё.

Тут только она поднялась. Но летела так, нехотя, как будто манила, давалась в руки, отводя врага от гнезда.

Человек проводил могучую птицу глазами и перевёл

их к земле: у самого его сапога, в тени стеблей, лежали два крупных продолговатых яйца. Коричневые и зелёные пятна скорлупы и свежий помёт (погадка), которым дрофа, улетая, успела залить гнездо, маскировали их так, что они были совсем неприметны.

Агроном обтёр их травой. Они были тёплые. Он в задумчивости сунул их в карман и продолжал свой путь к дому.

Андрюшке было тогда восемь лет. Он любовался находкой и всё переспрашивал:

— Ну, а потом что? А дрофа что? А ты ей что?!

Он уже выспросил, что дрофу, за дородность и величину, называют ещё «степным страусом»; что у неё на ногах только три пальца, а под горлом кожаный мешок для запасов воды, потому что в безводных степях с водой плоховато; у неё развиты и открыты ушные раковины и что пищу она переваривает не в зобу и в мускулистом желудке (который хозяйки называют «пупком»), а есть у неё настоящий желудок.

Раньше она водилась большими стаями в стенных районах России, Украины, Кавказа и в Средней Азии, а теперь, с распашкой степей, она стала редкой и, вероятно, скоро совсем исчезнет...

— Ну, до этого мы не допустим,— по-хозяйски решил Андрюша,— нужно будет её приручить и начать разводить на фермах! Раз они бывают до пуда весом и вкусные, как индюшки, так есть смысл делать их домашними, и всё!..

— Вот, вот! А тебя поставить заведовать этим делом! — предложила Андрюшина мама.

Она подошла к столу с ножом и горячей сковородкой и собиралась испробовать вкус дрофиной яичницы.

Яйца лежали на столе. Андрей не сводил с них глаз.

— Мама, мама! Смотри-ка! Трясутся!..

И верно: яйца чуть-чуть — еле заметно — дрожали.

— Не надо их разрубать в сковородку! В них кто-то живёт. Пусть разводятся! Пусть приносят пользу!..— взмолился Андрюша.— Вот дотроньтесь-ка, совсем тёпленькие...

Как раз в этот день под скамейкой угнездилась парить наседка.

Курица давно перестала нестись, клохтала, топорщилась и пряталась в тёмный угол под лавкой. Там она просиживала целые дни без еды и питья.

Хозяйка долго с ней воевала: окунала в холодную воду, запирала в чулан, привязывала за ножку. Но курица твёрдо решила обзавестись семьёй. Вид у неё был всклоченный и отчаянный. И, несмотря на голод, холод, купанье в холодной воде, она упорно лезла и лезла под лавку.

Пришлось ей уступить.

Собирались подложить под неё яйца породистых кур. А пока, в виде опыта, сунули к ней в корзину два дрофиных яйца.

Весь день курица их согревала. И только на следующий день к вечеру принесли с птицефермы десяток отборных яиц. Хозяйка стала их осторожно подкладывать под наседку.

Курица кричала на весь дом, трещала языком, выпрыгивала из корзины. У гнезда валялись обломки коричневой скорлупы. А в темноте, у стены, кто-то громко стонал: «А-а-аа! А-аа-ааа!»

Хозяйка пошарила рукой и поймала... птенца!

Это был дрофёнок.

Как только он вылупился, тотчас же отполз от гнезда и на первое время притих. Так всегда поступают все степные детёныши.

Курица возилась в гнезде, искала под собой новорождённого, но нашла только скорлупку.

Вскоре вылупился и второй дрофёнок. Но и этот младенец не принёс матери радости.

Он вывалился из низкой корзинки на пол и на кривых, ещё слабых и гнущихся ножках тоже отполз в темноту.

Мать снова рылась в гнезде, искала детей, вскрикивала, выскакивала на пол и снова лезла в корзину.

Детей не было. Валялись скорлупки. И с двух сторон слышались какие-то странные и совсем не цыплячьи голоса.

Наконец Андрюша решил навести в этом деле порядок. Он разыскал по углам «степных жителей» и устроил их в своей шапке-ушанке.

Для обычных птенцов это было уютное, тёплое гнёздышко.

Птенцы приумолкли. Курица тоже начала успокаиваться.

Наконец-то! Согрелись! Успокоились! Блаженствуют! Мальчик обрадованно заглянул в свою шапку... а младенцев там уже и след простыл!

Удрали, забились туда, где им нравилось, каждый отдельно, и в самых, конечно, неподходящих местах.

Защитная окраска их совершенно скрывала, и только стоны, унылые, странные, томные, сразу же наводили на след.

Эти стоны никому не давали покоя.

Курица будто взрывалась, вскрикивала как ошпаренная и устремлялась на стоны детей.