Речь без повода... или Колонки редактора

МЫ — СОВЕТСКИЕ ЛЮДИ

Увы, это так. И чем дольше я живу в Америке, тем решительнее в этом убеждаюсь.

Мы — воспитанники тоталитарной системы, ее послушные ученики. И над каждым тяготеют десятилетия одуряющей выучки.

Конечно, среди нас есть отличники и лодыри, вундеркинды и тупицы, активисты и несоюзная молодежь. Но в главном мы — едины. На каждом пылает огненное страшное тавро — «Made in USSR»…

Попытайтесь вообразить огромное зеркало. Размером с озеро Байкал. А на берегу этого озера (или зеркала) — многотысячную разношерстную толпу. Колонны третьих эмигрантов.

А теперь давайте разом окунемся в эту незамутненную гладь. Давайте мужественно на себя полюбуемся…

Партия — наш рулевой!..

Вернее — поводырь. Поскольку речь идет о благоприобретенной духовной слепоте.

Кто из нас может похвастать самостоятельной духовной биографией? (А ведь цена любой другой биографии — копейка.)

Среди моих знакомых чуть ли не единственный — Бродский. Судьба которого уникальнее его поэзии.

Я довольно хорошо знал его молодым. Он производил невероятное впечатление.

Разумеется, он не был советским человеком. Любопытно, что и антисоветским не был. Он был где-то вне…

В нем поражало глубокое отсутствие интереса к советским делам. Совершенное в этом плане невежество. Например, он был уверен, что Котовский — жив. И даже занимает какой-то важный пост. Убежден был, что политбюро состоит из трех человек. (Как в сказке.)

На работе он писал стихи. (Пока его не увольняли.) С начальником отдела кадров мог заговорить о Пастернаке…

При этом Бродский вовсе не казался отрешенным человеком. Не выглядел слишком богомольным. Дружил с уголовниками. (Видимо, его привлекали нестандартные фигуры.) Охотно выпивал… Мог в случае необходимости дать по физиономии…

Я хорошо помню всеобщие рыдания, когда умер Сталин. Юноша Бродский вряд ли оплакивал генсека. И даже не потому, что слышал о его злодеяниях. Сталин был для него абсолютно посторонней личностью. Гораздо более посторонней, чем Нострадамус или Фламмарион…

(Мне в этом смысле повезло. Мать, например, глубоко презирала Сталина. Более того, охотно и публично выражала свои чувства. Правда, в несколько сомнительной концепции. Она твердила: «Грузин порядочным человеком быть не может». Этому ее научили в армянском квартале Тбилиси, где она росла…)

А что творилось с остальными?! Рев стоял на тысячи километров. Я вспоминаю моих близких друзей. Ведь грамотные были люди. В очках. Некоторые даже с искривлением позвоночника. Соберемся, бывало, и начинается:

— Я прозрел на третьем курсе института!

— А я после чешских событий!

— А я — после седьмого номера «Континента»!..

Сам я прозрел в лагерях особого режима. (Где служил надзирателем.) Будучи уже довольно крупным оболтусом…

А до этого? До третьего курса? До чешских событий?..

Глубоко мною почитаемый Кирилл Владимирович Успенский лет сорок отслужил марксизму-ленинизму.

Мой обожаемый дядя Арон лет пятьдесят боготворил Сталина. Затем прозрел. Уединенно сжег небольшую фотографию вождя. И ринулся боготворить Хрущева…

А много ли было надо? Одна мгновенная вспышка духовной независимости — и конец! И никакого тебе марксизма-ленинизма!

Осмотреться, задуматься, довериться собственным впечатлениям!

Куда там! У нас агитпункт в соседнем подъезде…

Виктор Урин целую книгу написал против чилийской хунты. В стихах. Ему сказали по радио, что хунта — бяка. И звучит противно — на ху.

А вот композитор Сергей Прокофьев заявил товарищу Жданову:

— Я всю жизнь был учеником собственных идей!

И произошло это задолго до чешских событий!

Мы будем петь и смеяться, как дети!

Восторжествовавший социализм приучает человека к абсолютной безответственности. Все кругом общественное, а значит, — ничье. Есть даже такой циничный стишок:

Тащи с завода каждый гвоздь,
Ведь ты хозяин, а не гость!

И тащат. В неслыханных масштабах. Причем самые неожиданные вещи. Совершенно ненужные и даже обременительные. Ну, ладно там — кафель, гипс, полиэтилен… Какие-нибудь резисторы, шурупы, гайки…

Один мой знакомый украл с предприятия ЛОМО тяжелый бюст Николая Щорса. Уже в дороге тяготился покражей. Вынужден был остановить такси. И перед домом этот бюст с облегчением выбросил.

А ведь нервничал, рисковал. Газетой его укутывал, прятал…

Кстати, о газете. Появился «Новый американец». Единственная газета третьей эмиграции. Наша, собственная.

Звоню интеллигентному приятелю. Напиши, говорю, статью. Отвечает:

— А что я с этого буду иметь?

Объясняю ему. Втолковываю. Денег мало. Работаем бесплатно. Окрепнем — рассчитаемся.

— Окрепнете — тогда и поговорим. Пусть Меттер с Орловым раскошеливаются!

Снова ему объясняю:

— Долги. Положение сложное. Газета должна, просто обязана выжить. Это наше с тобой будущее, идиот!

Никакой реакции.

У советского человека ментальность раба. В лучшем случае — подчиненного. Без хозяина он не привык. Без хозяина — это значит — личная ответственность. Собственное решение. Выбор…

А у нас психология служащих. Причем готовых служить кому угодно. Во имя чего угодно. Лишь бы за это хорошо платили.