Речи любовные

При натиске со стороны альковного голоса ее ноги становились ватными, немели, какая-то сладкая истома струилась по ним снизу вверх — по икрам, бедрам, такая круглая и щекочущая, и от нее светилось и расплывалось в улыбке лицо. Она уже не избегала его взглядов и ждала: как он поведет себя дальше? Она желала быть соблазненной и постоянно превозносимой. На меньшее она не была согласна. «Я знаю слова, которые вы мне скажете. Говорите, и я буду наверху блаженства. Я жду не дождусь слова или жеста, я вся превратилась в ожидание, молчу о своем смущении, глушу его улыбкой, я постаралась, чтобы вы догадались о вихрях, бушующих в моем сердце, но не испугались. Огонь жжет грудь, но я покойна, так покойна, что вся дрожу. Не бойся, ведь я тебе улыбаюсь, ты мне жутко нравишься, и, будь я уверена, что из меня не забьет фонтан благоговения, я бы без стыда предалась слезам и воплям. Так я и поступлю, когда мы пройдем весь путь до конца». Вот что с ней творилось: лихорадочное, молчаливое, в обрамлении улыбки ожидание и греза, скроенная из нежнейшего шелка. Разве она солгала не для того, чтобы прожить эту грезу?

8

Так случилось: из-за женитьбы Максуде Мартрё пришлось отказаться от любимого дела. Но тогда по молодости лет он не знал, как это отзовется впоследствии. Он не сразу постиг разрушительную силу этого факта. У него была семья, но не было лица: оно все вышло с печалью, в которой он себе не признавался. Его жена, выбравшая его, женившая на себе и определившая на службу, была последним человеком на свете, который желал бы это заметить.

***

Солнце как раз скрывалось за соседним домом. Макс пришел с работы, его жена Ева принимала в" анну.

— Можешь поставить кастрюлю с водой на огонь?! — крикнула она ему, услышав, как хлопнула входная дверь. — Я в ванной!

Он избавился от толстого портфеля и летней куртки и пошел в кухню. Из детской доносились голоса.

— Вода закипела, — чуть погодя доложил он жене. Ева Мартрё, прикрыв глаза, нежилась в ванной.

— Брось рис.

Он уловил в ее голосе раздражение: мол, ничего не способен сделать самостоятельно, в этом доме нельзя ни секунды побыть в покое, всем им без конца что-то нужно Она — их раба. Макс знал, о чем она думает. «Бедная Ева!» — пожалел он ее и тут же задался вопросом: а как же остальные женщины, что воспитывают и растят детей?

Выйдя из ванной с тюрбаном на голове, босая, она прежде всего удостоверилась, что дети готовятся к ужину.

— Очень хорошо, — сказала она им.

Затем, проходя по гостиной, демонстративно переставила мужнин портфель и повесила куртку — места для них были раз и навсегда определены. На Максе не было лица.

***

Он расчесал волосы на косой пробор, смочив их под краном на кухне, чтобы не мешать жене.

— Хоть сейчас на первое причастие! — увидев его, заявила Ева.

Она совсем перестала с ним церемониться. Это длилось уже несколько месяцев: из ее уст по отношению к нему больше не вылетало нежных или предупредительных слов. Ему вспомнилось, какой гнусной она становилась всякий раз, как носила ребенка. А ведь именно она пожелала троих. Забеременев же, злилась на него. Хотя он уставал не меньше, чем она! Да только замечала ли она это? Она вообще больше ничего не замечала: в каком муж состоянии, как он выглядит, горят или потухли его глаза, ест ли он с аппетитом или без. «Умри я, она и этого не заметит! Я для нее просто бумажник». Он был вынужден так думать, как ни горько это было.

— Можешь посадить их за стол? — выйдя из ванной и задев его, спросила она.

— Я тебя нервирую?

Она не посмела сказать «да».

— Вовсе нет, но я спешу, ты уже готов, а я даже не одета. Вот я и прошу тебя об одолжении: проследи, чтобы они сели ужинать.