Речи любовные

— Ну так как же? Любящие мы или нет? — спросила она у всех и прежде всего у себя.

— Я - очень, — тут же выпалила Мария.

— Пусть так. А я нет, — призналась Луиза.

— Я не знаю, — ответила Мелюзина.

Ева ничего не говорила, а про себя подумала: «Конечно, нет».

— Ладно, кому вина? — спросила Луиза.

— Мне, — раньше всех отозвалась Мелюзина.

— Тебе не кажется, что с тебя уже хватит? — забеспокоилась Луиза. — Это не очень хорошее вино, тебе станет плохо.

— Плевать мне, ну станет. Дальше что? Ну лягу. Чем мне еще заниматься? Нечем. Никто меня не ждет, даже я сама! Поезд ушел. Ничего не вернуть. Да, я пью, я алкоголичка и не скрываю этого, а предпочитаю прямо заявлять и не слышать, как об этом шепчутся за моей спиной. Теперь уже ничего не изменить, я и не подумаю делать никаких усилий, не стану исправляться, я и так была слишком послушна, это меня и сгубило.

— Ты что, не любишь Гийома? — спросила Мария у Луизы.

— Не так, как можно было бы.

— Откуда тебе это известно?

— Известно. Я стараюсь забыть об этом, делаю вид, что это мне неизвестно, но какая-то частица меня об этом знает.

— А почему ты его не любишь?

— Знаешь, сколько стоит любить мужа?!

— Нет, не знаю.

— Очень дорого. — И, секунду поколебавшись, добавила: — Это стоит всей жизни.

Мария на мгновение замерла: а ведь свою жизнь она беззаветно посвятила мужу.

— Все равно приходится ее кому-то отдавать, — проговорила она.

IV В РАЗГАР ВЕЧЕРИНКИ

1

Женская компания была вся в сборе, кроме Бланш. Речь зашла о ней, потому как тут было о чем поговорить: Бланш не была баловнем судьбы. И хотя принято считать противоположное, радость разделяется меньше, чем горе. Может, они только назывались ее подругами, а вовсе ими не были, раз могли обсуждать перипетии ее жизни в ее отсутствие? Как бы то ни было, Ева была самой страстной собирательницей всевозможных секретов и тайных признаний оттого, что была злой, а злой была оттого, что не была счастлива. Развод Бланш позволял ей легче переносить свои семейные неурядицы: у нее все же еще был муж, внешне все как у всех, и ничто не было потеряно окончательно.

— Ни разу не довелось видеть Бланш с тех пор, как она затеяла развод. Как она? — спросила Ева, делая вид, что беспокоится.

Есть такие женщины: кусая, они улыбаются. Она подводила к разговору о разрыве Бланш и Жиля. Одна Луиза распознала ее лицемерие.

— Бланш очень загружена на работе, — проговорила Мелюзина.

Луиза закусила губу: ага, сработало, Ева получит, чего добивается. Привычка говорить о других в их отсутствие не минует никого: все втягиваются в разговор без дополнительных упрашиваний. Конец чьей-то любовной истории неизбежно подлежит обсуждению. Друзья в смятении, связи рвутся, выявляются симпатии и антипатии, один из супругов оказывается брошенным, кому-то приписываются ошибки, кого-то считают невиновным. У дружбы свои взгляды. И свои зеркала. Друзья, задумавшись над чужим горем, спрашивают себя: а на что похожа их собственная любовная история? На чем она держится? Не рискуют ли они сами попасть в подобную ситуацию? Начинают оценивать состояние собственной семьи. Подобно тому, как смерть нам напоминает, что никто не вечен, конец чужой любовной истории заставляет оценивающим оком окинуть свою: не хрупка ли? возможен ли крах? выполняются ли клятвы в вечном чувстве? какие трудности одолевают? Для каждого это было Божьим судом чужой любви. Образовывалось некое сообщество бывших возлюбленных наряду с сообществом любящих, и одна погибшая любовь могла перевесить на чаше весов многие другие.

***

И хотя их разговоры о Бланш не были злыми, Бланш все равно было бы больно слышать их. Потому что слова низводили все, чего они касались: и появления Бланш много лет назад на их горизонте, и их яркой любви с Жилем, и ее непредвиденного конца.

«Эту пару я всегда ставила всем в пример». — «Никто не догадывался…» — «Какая неожиданность!» — «Как она?» — «Неплохо». — «Держится». — «Хорошо переносит развод, ведь она так к нему стремилась…» и т. д., и т. д.

***

Слова грубы, фатальны, как приговор, жестоки. На первый взгляд странно, но обдумывание — процесс куда более глубокий, чем говорение. Видно, они привыкли в большей степени говорить, потому что тараторили без умолку: «Можно хотеть развода и при этом страдать». — «Можно знать, что это лучший выход, но с трудом переносить…» — «А их дочь?» — «Для детей это тяжелый удар всегда». — «Кажется, переживает». — «Малышка обожала отца». — «Хуже всех в этой истории ему». И т. д.

— Я вот все думаю, как два человека, любившие друг друга, способны затем жить врозь? — удивляется Мария.

— Ничто не вечно! — шутит Ева.

— Я начинаю сомневаться, что они когда-нибудь любили друг друга, — отвечает Мария. — То, что кончается, не любовь.