Речи любовные

До Полины отношения Марка с женщинами носили длительный глубокий характер, не сводившийся к сексуальному влечению, и то, что он говорил жене, было чистой правдой. Она это знала. До такой степени, до какой вообще можно знать другого человека. Она не забыла, как тонко, осторожно, неторопливо он ухаживал за ней и как подвел ее к тому, чтобы она сама ему призналась в любви, и как потом она вообразила, что он не способен быть предприимчивым и напористым с женщиной. Он хотел не взять, а получить, да так, чтобы ему и просить не пришлось. Она обняла его. Дорогой Марк, такой сложный, такой внимательный и щепетильный. Ни один мужчина его не стоил, в ее жизни он был самым драгоценным существом, неким постаментом, на котором можно было распуститься, как цветок. С ним у нее не возникало сомнений, любит ли он ее по-настоящему, так, как в ее представлениях и должен один человек любить другого: он любил ее такой, какой она была, и радовался, когда ей было хорошо. Может ли Марк оборотить свой взор на другую? Впервые она сочла это возможным. Кто устоит перед силой любви? Разве теперь ей не было известно, что нельзя ни от чего зарекаться? Ее собственная неверность пробудила в ней подозрения.

Они редко полностью расходились во взглядах, не понимали друг друга или не ладили. Их союз был прочным, и если один порой и раздражал другого, то лишь потому, что они очень походили друг на друга: каждый из них стремился к тому же, и тот, у кого это получалось лучше, вызывал в другом зависть. У Марка тоже была любовная тайна. Но, странное дело, пока эта возможная любовница разводилась, он желал ее, но так ни разу и не изменил жене. Чтобы назвать вещи своими именами: несмотря на огромное влечение, он ни разу с ней не переспал. Не то чтобы он считал это предосудительным, но он предвидел сложности и боялся, что эта женщина станет из-за него терзаться. Словно он помнил то, что пожелал забыть Жиль Андре: от тайных встреч остается след. Поэтому хранил жене верность из человеколюбия, не к ней, а к другой женщине. Та привязалась к нему, домогалась его, поверяла ему сокровенное. Он выслушивал ее. Можно быть таким одиноким, что кто-то заменит вам свет в окошке. Он был светом в окошке для той женщины. И она дожидалась его.

— Как вы думаете, ваш муж вам изменяет? — спросил Жиль Андре у Полины.

— Уверена, что нет.

— Вот бедняга! Дайте же ему пожить своей жизнью!

— Разве я не даю?

Жилю Андре нечем было крыть.

3

На следующее утро голос был тут как тут. Сперва она нашла это весьма галантным со стороны Жиля. Этот голос снова уносил ее в другое измерение. Она отдалась чувственности их претенциозных разговоров.

— Я вас не разбудил? Как вы? — И так стал с ней разговаривать, словно она одна интересна ему во всем мире.

— Я еще в ночной рубашке.

— Какого цвета?

— Белой.

Она смеялась, радуясь этим дурацким словам.

— По-прежнему свежи! Вы просто поразительно свежи.

Этот комплимент пришелся ей по вкусу: она тут была ни при чем, во всем виноват ее возраст, точно так же это пройдет без всяких усилий с ее стороны, но даже полуправда не могла отвратить ее от желания слышать приятные вещи. Лишь по тому, какое действие производили на нее эти безобидные фразы, она распознала страсть, безраздельно царившую в ней. Ей захотелось тут же удостовериться в этом.

— Я одна. Приходите.

— Я должен работать.

— Приходите!

— Вам скоро рожать! — смеялся он. Это вовсе не показалось ей смешным.

Она умоляла и плакала. Он сломал барьер. В ее стенаниях ему послышалось потрясение, причиной которого был он. Он пришел. Она выглядела усталой. После всего, что произошло накануне, чего она только не передумала.

— Может, я умру родами.

Она была способна заявить что угодно, лишь бы удержать его подле себя. Он лишь грустно улыбнулся. Она чувствовала себя круглой идиоткой и все-таки продекламировала: «Ты отдался блуду: это было в другой стране, и девушка умерла». Затем стала серьезной:

— Что бы вы стали делать, умри я?

— Сожалел бы о вас.

Это был не ответ. Он попробовал урезонить ее, пустив в ход свой голос:

— У вас ведь нет страха перед родами? Она, как всегда, попала в ловушку.

— Нет. Но возможно, я не осознаю до конца опасности. Рассказывают столько ужасного. Произвести на свет человека — дело нешуточное. — В ее смехе послышалось злое отчаяние. Она как-то сразу вдруг очутилась в женском клане, с голосом вроде и ее, но сильно искаженным от бешенства. Любовные ласки и даже проникновение мужского естества в женское лоно были ничто по сравнению с извлечением-извержением из чрева. С полным отчаянием говорила она ему об этом. «Нужно было предвидеть», — подумал он и попытался как-то исправить ситуацию. Но она не слушала и все повторяла как заведенная:

— Ничего… Ничего… — словно в женской доле всегда было место для горькой борьбы между любовью к мужчине и любовью к детям.

Что он мог ответить на этот урок, который она вправе была ему преподать? Он расстроенно молчал.