Пусть люди созерцают Божество и поклоняются ему всеми способами. Многие формы религии могут переплетаться между собой или существовать во взаимном соседстве; и если необходимо, чтобы каждая в определенное время получала реальность, то было бы, по крайней мере, желательно, чтобы во всякое время люди могли чуять многие из них. Лишь редко могут быть великие мгновения, когда все соединяется, чтобы обеспечить одной из них широко распространенную и длительную жизнь, когда одно и то же воззрение одновременно и с непреодолимой силой развивается в большой массе людей, и многие проникаются единым впечатлением от Божества. Но чего нельзя ждать от времени, которое столь явственно есть граница между двумя различными порядками вещей? Когда минует огромный кризис, быть может, окажется, что он принес с собой и такое мгновение; и чающая душа, которую носят в себе пламенные умы нашего времени, созерцая творческий гений, быть может, уже теперь могла бы указать пункт, который должен для будущих поколений стать средоточием их общения с Божеством. Но как бы то ни было, и как бы долго ни пришлось еще ждать такого мгновения, – новые формы религии, будут ли они подчинены христианству, или станут рядом с ним, должны возникнуть, и притом скоро, – даже если еще долго их можно будет воспринимать лишь в отдельных и беглых проявлениях. Из ничего всегда исходит новое творение, и ничто есть религия почти во всех участниках нынешнего мира, в которых зачинается сильная и богатая духовная жизнь. Во многих началом ее развития будет какой-либо из бесчисленных поводов, и возникнув на новой почве, она приобретет новую форму. Только бы прошло время сдержанности и робости! Религия ненавидит одиночество, и особенно в пору своей юности, которая ведь для всего живущего есть время любви, она погибает от иссушающей тоски. Если она разовьется в вас, если вы осознаете в себе первые следы ее жизни, – то вступите тотчас же в единую и неделимую общину святых, которая включает в себя все религии и в которой только и может созревать каждая из них. Вы думаете, что так как она рассеяна и далека, то и вам придется тогда говорить нечестивым ушам? Вы спрашиваете, какая форма языка достаточно потаенна, речь ли, или письмо, действие, или тихая мимика духа? Все – отвечаю я, и вы видите: я не страшился пользоваться самым громким языком. В каждом средстве выражения святое остается тайным и скрытым от непосвященных. Пусть они грызут шелуху как могут; но не препятствуйте нам поклоняться Божеству, которое будет в вас.
Послесловие
Позвольте мне прежде, чем совсем расстаться с вами, сказать еще несколько слов о заключении моей речи. Быть может, вы полагаете, что теперь, по истечении нескольких лет, было бы лучше устранить это заключение; ведь достаточно ясно обнаружилось, что я был неправ, доказывая силу религиозного умонастроения тем, что оно именно теперь стоит перед созданием новых форм, и что я неправомерно мнил ведать то, что ему предстоит создать, ибо ничего подобного нигде не свершилось. Если вы так думаете, то вы, очевидно, забыли, что пророчество есть первый предтеча будущего, и лишь в качестве такового действительно достойно именоваться пророчеством; оно есть такое уяснение будущего, в котором последнее само уже содержится, но только так, что оно заметно лишь для сознания родственного прорицающему. Чем обширнее, следовательно, и величественнее прорицаемое и чем более само прорицание обладает подлинным высоким стилем, тем менее близко оно к осуществлению; подобно тому, как заходящее солнце создает из теней больших предметов великие магические образы лишь вдалеке на сером востоке, так и прорицание устанавливает лишь вдали свои образы грядущего, почерпнутые из настоящего и прошедшего. И потому то, что я в этом смысле сказал, отнюдь не должно было служить вам мерилом для проверки истинности моей речи; напротив, эта истинность должна была бы уясниться вам из самой себя; и я совсем не хотел пророчествовать в моих речах к вам – допуская даже, что у меня имеется дар к тому, – потому что для меня было бы бесплодно отсылать вас к далекому будущему.