Речи палача

Социальное положение, которое занимал Фернан Мейссонье, не может быть названо банальным. Но перед антропологом любое человеческое существо, будь то даже экзекутор, предстает как актёр социальной жизни. Вне общих представлений, питающих коллективные чувства — притяжение, отторжение, восхищение… — социолог должен, через одновременное движение отдаления и открытости, рассматривать действия и слова людей как объекты исследования. Научная работа, особенно в области социологии, не делается из добрых чувств. Если в антропологии есть смысл, думаю, он в том, чтобы распознать различные выражения человеческого и постараться их понять, освещая социоисторические процессы, которые лежат в основе этих дифференциаций. Чтобы сделать это, важно принять нейтральную, но благожелательную точку зрения. Именно таким образом в наблюдении над людьми антрополог старается, следуя принципу Спинозы, «не поднимать на смех, не жалеть, не проклинать, а понимать». Понимать особое положение Фернана Мейссонье, сложившееся на основе социальных и исторических факторов, — вот над чем я трудился, принимая открытую и внимательную установку, без слабости, без потворства, с сознанием того, что он, будучи человеческим существом, был моим alter ego.

Эта эмпатическая установка, упомянутая Пьером Бурдье,[66] которая направлена на мысленное стремление к положению, в котором находится изучаемое лицо, с тем чтобы понять его точку зрения, не влечет за собой смешения точек зрения. По поводу смертной казни мы с Фернаном Мейссонье не разделяем общую точку зрения.[67] Составив сравнительную таблицу статистики гильотинированных во Франции, с одной стороны, и процента смертности в результате убийства — с другой, с 1826 по 1980, я, как мне кажется, окончательно доказал,[68] что две эти серии цифр эволюционируют таким образом, что между ними не может быть установлена никакая статистическая корреляция. Действительно, между 1826 и 1830 годами в среднем насчитывается 75 гильотинированных в год, а между 1970 и 1980 годами — 1 гильотинированный каждые 2 года. В то же время процент смертности от убийств практически не меняется (приблизительно 1 на 100 000, кроме исторически отмеченных «происшествий») на всем протяжении рассматриваемого периода. Вывод: между применением смертной казни и количеством смертей, произошедших по причине убийства, не существует причинно-следственных отношений.

Поэтому нельзя серьезно говорить о показательном характере применения смертной казни или же об ее устрашающем действии. И анализ подводит к выводу, что смертная казнь происходит in fine[69] из политики.[70] Несмотря на это изначальное расхождение, мы решили осуществить совместную работу с целью оставить свидетельство о том, чем являлась практика применения смертной казни на гильотине в Северной Африке в середине XX века.

Антропологией невозможно заниматься в пустоте. Она связана с людьми из плоти и крови. «В обществе мы видим не только идеи или правила, мы видим людей, группы и их поведение».[71] С течением времени, за те три года, когда мы сотрудничали в подготовке музея Правосудия и Наказаний, сдержанный собеседник из нашей первой встречи проявил себя живым, речистым человеком, несущим отпечаток той демонстративной словоохотливости, которую так часто отмечают у рожденных на берегах Средиземного моря. Моя открытая установка и решительный отказ от вмешательства способствовали вызреванию простых и открытых отношений. Между нами постепенно установились личностные отношения, основанные на взаимном уважении. За эти десять лет я незаметно вошел в круг близких Фернана Мейссонье. Я бывал приглашен на семейные праздники и принимал эти приглашения. Он приходил в мой дом. Мы вместе провели 1 января 2002 года. И если Фернан Мейссонье стал говорить со мной, это происходило вследствие его убежденности в том, что я понимал его позицию. Он знал, что я его не судил.

Работа

Таким образом, этот труд является итогом более чем десятилетней работы (1991–2002), которую можно было бы грубо разделить на следующие этапы: три года сближения; два года «сбора урожая»; три года оформления; два года написания. На самом деле работа никогда не была так разграничена.

Жизнь всегда — слава Богу — переходит все границы, которые обеспокоенная логика пытается очертить. «Человеческая жизнь (…) ни в коем случае не может быть ограничена закрытыми системами, которые навязываются ей рациональными концепциями».[72]