Часть вещей (получше что),
И не продавал.
Так его фамилия,
Как вода над вилами,
Вся ушла.
И вот –
Стал его не Галкиным
Звать, а – Раздевалкиным,
Слободской народ.
–––
... Были долгие годы
(До войны и потом) –
Жили Анна с Егором
В нашем доме вдвоём.
Приезжали к ним дети.
(Гости! Что с них возьмёшь?).
Дети, внуки – как ветер:
Ну, гостинцы, приветы.
Жизнь своя у них. Что ж...
После смерти Егора
Жизнь совсем замерла.
Дрань на крыше так скоро
Погнила, потекла...
–––
Остывает замолкнувший дом,
Зарастает порог лопухом;
Бельма окон – доски-закр'oи –
Знак покинутых жизнью построек.
Уж не шепчут поленья в печи,
Даже мышь не шуршит, не пищит.
Днем темно, но луч тонко-нежный
Освещает немного мир прежний.
Всюду чисто, ведро – без воды.
Для мышей не видно еды.
Ничего на столе не пылится.
А в углу – пустая божница.
Отступление об ожидании Иного
3. После Егора
А когда Егора и Анны не стало,
Заезжала в дом иногда родня,
Кто на месяц, кто на три дня.
Но добра не прибывало.
Старый дом дряхлел, капал дождь внутри.
Огород усох, стал – ну, сотки три.
А потом у внучки Егоровой
Родилась такая дочь,
Которая была здесь жить не прочь,
До осени расставаясь с городом.
И поэтому стали всё чаще
Мы видеться с речкой молчащей,
И с домом старым, и с огородом,
И с лесом, и слободским народом.
А хозяйкой старого крова
Стала дочь Егора – Прасковья.
И вот с Божьей помощью (и Петровича)
Дом Егора мы перестроили.
Заменили гнилые венцы,
Дранку шифером сверху покрыли,
Двор сараем стал (ни кур, ни овцы),
Огород до старой рябины дорыли.
А потом от прогона соседнего
И до места омшаника дедова
Мы поставили новый забор.
Он стоит до сих пор.
Но по-прежнему мы – перелетные птицы:
Для зимовки изба не годится.
И теперь у нее другие задачи:
Быть не домом (увы!), а всего только – дачей.
МЯТЕЖНЫЙ ПОХОД
(впечатление участника по нескольким пересказам)
Старухин пришел из Нагорья
И стал нас убеждать:
«Мы, мужики, еще хлебнем горя,
Если не сменим рабочую власть.
Уже и хлеб, и скот отбирают,
Потом насильно в коммуну возьмут.
Там общим будет не только труд...
А церкви, слышали, как разоряют?»
Мужики сочувствовали, но молчали.
Слушая дальше, поняли потом:
Хоть и боязно идти на волисполком,
Но говорит же человек, что власть кой-где поскидали.
Решили завтра пораньше встать
И пойти скидать советскую власть.
Так и было. Утром собрались,
И в Ильинское – с песнями, с матом густым, как твор'oг.
Я с собой не взял ничего, а иные взяли,
Кто топор, кто семечки, кто что мог.
Добежали, открыли контору,
Дверь высадив (не помню, кажется, плечом).
Никого не застали там. Тот, который
Агитировал нас, убеждал горячо
Ничего не трогать. Какое!
Со столов мужики потащили скарб:
Ну, ножницы там и всякое такое...
И вдруг – выстрелы грянут как!
Это из Углича – комитета дружина,
Лошадь, телега и при ней пулемет.
Мы – врассыпную. Вот и вся причина,
Почему не удался этот поход.
Оказывается, ночевал в деревне нашей
Солдат из Питера по фамилии Львов.
О сходке прослышал он днем вчерашним,
А ночью в Углич ушел. И вот –
Подъехали в Ильинское угличане
И быстро нас разогнали... Да.
А Старухин спрятался; помнится – в бане.
Его все-таки расстреляли тогда.
Старухин – не наш, но и Львов – уж не сельский.
Что нам было тогда до этих двоих?
Жить своим умом, видишь ли, не захотели,
Решили поучиться у других.
Кто из них был – как лист последний,
А кто – как первый жестокий мороз?
Так и не поняли ни я, ни соседи,
Зачем к нам черт тех двоих принес?
Да, было в Ильинском той осенью жарко.
Решил я больше не участвовать в мятежах:
Вот глядите, – без оглядки от выстрелов убежав,
Потерял я по дороге шапку.
...А что мы потом потеряли все вместе,
Это знают и куры мои на насесте.