Речка Устья. Стихотворный рассказ об одной русской местности

Чудеса находить,

Целиной той набродится д'oсыта.

В нашей долгой стране

Тропы есть в целине,

Но на них стебли трав, словно надолбы.

Ну а я, зная Русь,

Без тропы доберусь;

А куда – не скажу.

Куда надобно!

КАТЫРЕВА ЯМА

                               Памяти Оли Черновой

Поклоны ив воде речной –

От жажды бесконечной.

Людей же тянет в мир иной

Для дел околоречных:

Для полоскания белья,

Что выстирано в бане,

Для дела дельного и для

Пустого дела тянет;

Одних людей – для ворожбы,

Других – для дел сердечных,

Обычно – просто для косьбы

Травы приречной;

Иные любят рыб ловить

Из тайн глубоководных,

Другие здесь хотят забыть

Про мир негодный.

–––

Анне К'aтыревой душно и жарко,

Не спасает и свежий рассвет.

Ей своих дочерей, ох, как жалко,

А себя – уже нет.

К Устье утренней – по Пуст'oшке,

Шаг ее – тороплив.

Из тумана, как шалые лошади,

Вырастают призраки ив.

Вдоль по лугу сенокосному

Анна почти бежит,

Чтоб скорее, скорее кончились

Ее жизнь, ее страх, ее стыд.

–––

…А вчера свиноматка Фроська

Залегла наконец-то рожать.

Был уж вечер. Соломы в станок подбросив,

Анна приготовилась ей помогать.

Родились четыре сначала,

Через час – еще два.

Анна пуповины перевязала,

Рты очистила поросятам. Едва

Это сделала, Фроська забеспокоилась, заворчала,

Но вроде уснула. Надо ждать,

Когда выйдут другие. Сколько их будет – три, пять?

«Какая Фроська ворчливая у меня.

Эх, мало даем соли, клевера да ячменя».

…Лампа тусклая еле светила.

Задремала Анна и ей

То ли вспомнились, то ли приснились

Глаза ее дочерей,

А потом – бесконечное сено,

Что ворошила и огребала она,

Как пришла с покоса и села

У избы возле окна.

И увидела пьяного Павла.

Он сказал: «Что расселась, смотри,

В огороде трава, словно патлы

У бабы, нечесаной с девичьей поры,

И пора уж давно (такую-то мать)

Огород поливать.

А днем я всю избу перерыл,

Из еды нашел лишь твор'oг.

Зарабатывать я бы тоже мог,

Коль с хорошей еды набрался бы сил.

Твой свинарник, я слышал, хвалят,

А в доме – ни мяса, ни сала,

И дети наши заброшены.

Что нашел я в тебе хорошего?

Да, душа когда-то – была... А – тело?

Но теперь и душа очерствела...

Упросил я, Анна, свою мать

Наших детей в дом отцовский забрать...»

Он ворчал, будто небо при громе

Или голосом чавкающих свиней.

...Проснулась Анна и видит –

Нет поросят на соломе!

Их нет ни рядом с Фроськой, ни под ней.

Свинья, видать, родил'a остальных,

И съела кровавый посл'eд,

А за ним – и детей всех своих.

Нет поросят! Совсем нет! Нет!..

–––

Наступал неизбежный тяжелый рассвет.

Появился Пикулин – колхоза начальник.

«Поросят сколько?» – спросил он сначала.

«Не знаю, – говорит Анна в ответ.–

Не увидела я, как Фроська

Стала опять рожать,

А потом поросят и съела».

«Брось-ка!

Если – так, то тебе несдобровать:

Ты вред нанесла колхозу,

А, значит, и всей стране.

Нам ведь, знаешь, отовсюду угрозы,

Мы нынче, как на войне.

Потому я должен, как руководитель,

Сообщить, кому надо, что ты – вредитель».

«Ты сам-то загнал, – забыл уж? – коня

И пьешь, как мужик мой запойный.

Забыл, что двое детей у меня,

А Павел – что ветер вольный?

Разродилась-то Фроська лишь к середине ночи.

А я в прошлый день  устала очень».

Засмеялся тогда Пикулин

И сказал, глядя Анне в глаза:

«Мне щадить тебя нельзя,

Чтоб меня с должности не турнули.

А о детях-то не беспокойся:

Свекровь возьиет их к себе.

Ты подумай-ка лучше о своей судьбе,

Скоро спать-то придется в казенной избе,

И жить – по команде “Стройся!”»

Он ушел. Анна села

Рядом с логовом Фроськи на пол.

Ни о чем думать не хотелось

(Хорошо, что Пикулин ушел).

Лампы тусклые, плохо видно...

Фроськины роды – как страшный сон...

Жито, отданное в район,

Требуют голосистые свиньи...

Ей страшно стало. Но больше – стыдно

За себя и такую жизнь,

Когда телу всё же бывает сытно,

Но нету хлеба для бабьей души.

Что утешит?

Не Пашка же, играющий в карты с парнями,

Не доски же скользкие на свинячьем дворе,

Не мухи же, липнущие при летней жаре,

Не плетюга же с сеном, будто с камнями,

Не пыль же от сена при зимней тряске,

Не сон же тяжелый, как на вилах навоз,

Не рука же мужа с ремнем для острастки

И не дом родительский – дом-то быльем порос...

Разве дети?  Но для них уж не будет времени,

И сейчас-то ласкаешь больше поросят, чем ребят...

Есть ведь в деревне крепкие семьи-то...

Захотелось Анне отдохнуть от себя

И увидеть, как ястреб кружится

Над рекой и кустами ив...

Там весной когда-то цвели калужницы,

А над ними струился прозрачный речной разлив.

–––

Катырева Анна –

Розовый платок.

Что спешишь так рано

Этот пить глоток?

Как детей-то бросишь?

«Я уж – не жива...»

Ноги, губы, косы,

Водная трава...

Эх, Катырева Анна,

Платочек – розов цвет.

Есть – Катырева яма,

Анны – нет.

–––

Ее хватились в тот же день.

Искали долго по порогам

Домов окрестных деревень.

И, наконец, в Большие Роги

К покосам пойменным идя,

Платок ее нашли однажды.

Платок лежал на сене влажном,

Как Фроськи мертвое дитя.

...Там, где не видно ни креста, ни камня,

Где ивы над водою виснут,

Осталась – Катырева яма

На месте жизни.

Отступление о русских женщинах