Red is my favourite colour (СИ)

Профессор забавно бежал, прикрывая голову газетой, которая уже изрядно намокла, и с неё стекала печатная краска. Я не могла сдержать смеха, охваченная азартом и радостью, вызванными дождём. Хотелось завизжать от восторга, остановиться и подставить упругим каплям лицо. Корбатову, похоже, такая погода была не по душе — он странно косился на улыбающуюся меня и старался бежать под карнизами магазинов, постоянно бормоча на русском. Готова поклясться, то были отборные ругательства.

Мокрые и жалкие, как дворняги, мы топтались на пороге гостиницы, пытаясь хоть как-то привести себя в нормальный вид — хозяйка производила впечатление дотошной леди, которая если не поругает нас, так точно одарит пренебрежительным взглядом. На удивление, она, завидев нас ещё из окна, уже суетилась у стойки ресепшен: разливала горячий чай и давала быстрые указания своей молодой родственнице.

Глупая улыбка не сходила с моего лица, даже когда всё тело била дрожь от холода — я беспрестанно поглядывала за окно, в которое стучал дождь, как друг, зовущий гулять во двор. Непривычная мне обстановка, незнакомые, но приветливые люди, смешной и добрый профессор рядом, который даже в дождь думал о трубке и прятал её глубже под пальто, — всё это пробуждало меня от липкой флегматичности, в кокон которой я попала совсем недавно. Такие искренние детские эмоции за последний год я испытывала дважды: оказавшись в ванной старост и тогда, в Крипте, с… Себастьяном. Вдруг я снова поникла, распутывая беспорядочный клубок мыслей и воспоминаний. Душу кольнуло иглой тоски и грусти. К этому времени в моих руках уже дымилась кружка, от которой пахло малиной и лимоном, а я до предела оттягивала рукава куртки, чтобы никто не видел позорные ожоги на моих запястьях. Профессор остался сидеть в гостиной, разговорившись о погоде с остальными постояльцами, а я понуро побрела наверх под сочувствующие взгляды двух милых дам.

Тяжесть колючего пледа на моих плечах напоминала о тяжести пиджака, который так и лежал на кровати. И чего я ждала? Что кто-то придёт и заберёт его, или, может, у него самого вырастут ноги, и он убежит к хозяину? Я усмехнулась своим глупым рассуждениям и с грохотом, которого не хотела, поставила тяжёлую кружку на прикроватную тумбочку. С подозрением косилась на пиджак, не решаясь ни взять его и переложить в другое место, ни просто сесть рядом, хоть места на кровати было предостаточно. Вся комната пропиталась запахом жжёного дерева, из-за которого чесался нос, и ворошились странные чувства внутри. Я нервно задёрнула шторы, и комната приобрела тёплый тон, а стук капель о стекло и хлюпанье ног прохожих о лужи создавали уютную и будоражащую атмосферу. Я не решалась взглянуть на ожоги. Это был слишком глупый, слишком опрометчивый поступок из-за какого-то… придурка! Ни один человек не стоит того, чтобы из-за него делать себе больно или пытаться умереть. Знала я это точно, но почему же тогда сделала это? При каждом воспоминании о том вечере душу будто пронзало молниями, и я задвигала эти мысли куда-то очень далеко, в самый глубокий ящик подсознания, лишь бы не мучаться. Как только представлю, что обо мне думает Себастьян после выходки Уизли, мне хочется удвоить свою силу и довести начатое под лестницей до конца.

Через время раздался скромный стук в дверь, и уже сухой и оттого весёлый профессор протянул мне конфету, как он сказал, «к чаю», а затем тактично удалился, напомнив, что завтра утром мы отправляемся загород. Стянутое тучами небо сыграло роль плотного занавеса, и комната погрузилась в волнующий полумрак.

Я безразлично положила конфету около совсем остывшей кружки и только потом взглянула на неё внимательнее: нуга с орехами. В сердце ёкнуло, и я вспомнила об Анне. Как мне всех их не хватает: шумной и дерзкой Натти, милой и скромной Поппи, влюблённой и любопытной Анны… Может, всё же написать им всем письмо? Они же, наверное, ждут, скучают, думают обо мне… надеюсь.

Охваченная сиюминутным желанием, я достала пергамент и перо с чернилами, но, расположившись на полу, отодвинула их прочь. Что мне написать? Внезапно стало ужасно больно от пропасти, что разделяла нас. Я не знаю, чем живут мои подруги, что у них происходит в душе, а они не знают того же обо мне. Почему так? Почему я пропустила целый год, борясь с ветряными мельницами, тратя себя на какие-то маловажные вещи, а не на налаживание отношений с друзьями? В итоге получается, что я только всё испортила: Натти с Поппи отдалились, Анна злится из-за Себастьяна, а сам он разочаровался, видно, во мне. И всё Гаррет! Я со злостью ударила рукой о каркас кровати. Какого чёрта он полез ко мне на глазах у всех? Тогда, у Шарпа, я прочитала на его лице какое-то намерение, но он не решился, а потом что? При всех решился, значит?