Редактор Линге

Илэнъ пристально смотритъ на него. Его лицо сдѣлалось блѣднымъ и худымъ. Въ продолженіе цѣлыхъ недѣль онъ работалъ какъ волъ, чтобы заплатить счетъ въ булочную за свою мать: Линге платилъ ему гроши. Поэтому ему приходилось писать замѣтки, безконечное количество замѣтокъ, которыя Линге черезъ нѣкоторые промежутки времени просматривалъ и откладывалъ въ сторону. Когда онъ бывалъ въ хорошемъ настроеніи, онъ отыскивалъ одну изъ этихъ несчастныхъ бумаженокъ и бросалъ ее съ снисходительной улыбкой фактору.

Илэнъ не могъ понять, почему его работа сразу сдѣлалась такой скверной, и онъ писалъ, вычеркивалъ и мучился, чтобы въ слѣдующій разъ сдѣлать что-нибудь получше. Ничего не помогало: его замѣтки возвращались къ нему цѣлыми листами, цѣлыми кипами, а третьяго дня ему вернули ихъ даже непрочитанными.

— Мы съ удовольствіемъ будемъ принимать отъ васъ статьи, — продолжаетъ редакторъ, видя, что Илэнъ молчитъ, — но отъ вашего постояннаго сотрудничества въ газетѣ мы, къ сожалѣнію, должны отказаться.

— Но почему такъ? — спрашиваетъ, наконецъ, Илэмъ и смотритъ удивленно на редактора.

— Да, почему? Это рѣшеніе собранія и, кромѣ того… Но вамъ не нужно непремѣнно сегодня уходить, это можно сдѣлать и завтра или въ какой-нибудь другой день.

Илэнъ все-таки не можетъ понять.

— Я считаю это не очень-то внимательнымъ съ вашей стороны, — говоритъ онъ.

Какая наивность! Линге пожимаетъ плечами и отвѣчаетъ:

— Внимательно! Да, это дѣло взгляда. Развѣ мы не печатали цѣлую массу вашихъ статей и хорошо платили за нихъ? Вы меньше всего можете жаловаться на невниманіе, не правда ли? Насколько я помню, мы напечатали даже разъ замѣтку о рукодѣліяхъ вашей матери и старались рекламировать ея работы.

— Да, но вѣдь это не имѣетъ ничего общаго съ моей работой, — возражаетъ Илэнъ.

Линге овладѣваетъ нетерпѣніе. Онъ садится на свое мѣсто, беретъ бумаги и перелистываетъ ихъ.

Илэнъ чувствуетъ, что въ немъ просыпается злоба. Развѣ онъ не взрослый человѣкъ, развѣ тѣ же «Новости» не дали ему имени въ его родной наукѣ? Онъ говоритъ:

— Я не столько зарабатывалъ въ послѣднее время, чтобы вы могли у меня отнять и это послѣднее.

— Но, Боже мой! — возражаетъ Линге горячо:- развѣ вы не понимаете, что намъ не нужно того, что вы пишете? Вы сами должны понимать, что это никому не нужно, это не представляетъ никакого интереса, и никто этого не читаетъ.

— Но вы сами сказали какъ-то разъ, что это хорошо.

— Ахъ, да! никогда не бываешь достаточно остороженъ съ такими отзывами.

Послѣ этого Илэну нечего было дѣлать, — онъ замолчалъ и медленно пошелъ къ двери. А стипендія? Развѣ въ свое время Линге не обѣщалъ ему устроить стипендію?

Илэнъ возвращается въ бюро. Секретарь спрашиваетъ:

— Что случилось?

— Отказали, — говоритъ Илэнъ съ усталой улыбкой.

Онъ начинаетъ собирать свои бумаги и убирать столъ. Онъ достаетъ цѣлыя связки своихъ статей изъ ящиковъ и съ полокъ; онъ все хочетъ взять съ собой, даже рукопись знаменитой первой статьи о національномъ вопросѣ и двухъ милліонахъ, котррая лежала среди его бумагъ, какъ пріятное воспоминаніе о прежнемъ величіи. Покончивъ съ этимъ, онъ хочетъ пойти къ редактору, чтобы проститься съ нимъ, но ему нужно немножко подождать, — къ Линге пришелъ какой-то человѣкъ, служащій въ министерствѣ, Конгсфольдъ, прямо вошедшій въ бюро къ редактору, какъ будто его дѣло не терпѣло отлагательствъ.

Линге встрѣчаетъ своего стараго товарища студенческихъ временъ съ вопросительнымъ видомъ.

— Пожалуйста, садись!

Конгсфольдъ какъ-то таинственно осматривается, благодаритъ тихимъ голосомъ и достаетъ изъ кармана какую-то бумагу.

— Вотъ списокъ предложенныхъ въ жюри, — говоритъ онъ. — Сегодня вечеромъ онъ отправляется въ Стокгольмъ.

Благодарность Линге за эту неожиданную радость не знаетъ границъ. Онъ съ жадностью просматриваетъ списокъ и жметъ руку Конгсфольду.

— Ты оказалъ мнѣ громадную услугу, старый другъ, можешь быть увѣренъ, что я никогда тебѣ этого не забуду.

Но Конгсфольдъ не хочетъ выпустить изъ рукъ этого списка изъ страха, что его почеркъ можетъ выдать его. — Почемъ знать, мало ли что можетъ случиться; легко могъ быть поднятъ вопросъ объ источникѣ, свидѣтеляхъ. Пусть Линге самъ перепишетъ списокъ.

— Я надѣюсь, что ты не выдашь меня, — сказалъ Конгсфольдъ. — Это равняется немедленному удаленію меня со службы.

— Что тебѣ вздумалось! Неужели ты хоть минуту можешь такъ дурно думать обо мнѣ?

— Нѣтъ, нѣтъ, я просто ужасно боюсь. Ты, конечно, не выдашь меня нарочно, но, вѣдь, это можетъ случиться и ненамѣренно, нечаянно. А что ты сдѣлаешь, если на тебя окажутъ нѣкоторое давленіе?

— Этого не сдѣлаютъ, разъ я не захочу, Конгсфольдъ. Я никогда не выдавалъ имени, я не измѣнникъ. — Консфольдъ поднялся и хотѣлъ итти.

— Ну, — сказалъ Линге, — теперь у тебя опять консервативный начальникъ?

— Да, опять все такъ сложилось. Линге кивнулъ головой.

— А что я говорилъ? Правительство безъ вѣры и чести не можетъ удержаться въ Норвегіи. Наконецъ-то мы убѣдились въ этомъ.

Оба они посмотрѣли другъ на друга. Линге даже глазомъ не моргнулъ.

— Прощай! — сказалъ Конгсфольдъ. Но Линге хотѣлъ его удержать.