Редактор Люнге

— Я опасался, что вы, может быть, напечатаете отзыв в моё отсутствие; я, вероятно, поеду домой, в деревню, на несколько дней.

Да, тут секретарь уже понял приказание. Но Люнге вовсе не думал о поездке в деревню и совсем не поехал.

XIV

По коридорам и кабинетам стортинга расхаживали депутаты, все вместе — правые и левые — занятые тем большим событием, которое предстояло. На лицах всех была написана глубочайшая серьёзность. Редакторы, корреспонденты, посыльные, знатные посетители, депутаты смешались в толпе, шептались в углах, качали головами, отстаивали свои убеждения и не знали, как быть. Люнге ловил то одного, то другого из колеблющихся, поддерживал его, подбадривал и ожидал победы своих приверженцев.

Редактор «Норвежца» расхаживал тоже то с одним, то с другим, он был взволнован, совсем бледен; в виду торжественности момента, он почти ничего не говорил и с нетерпением считал минуты. Теперь в зале слово принадлежало Ветле Ветлесену, никто его не слушал, его речь касалась ассигнования на новый маяк на морском берегу. Но все знали, что, когда Ветле Ветлесен кончит, наступит очередь запроса, правые будут интерпеллировать. Редактор «Норвежца» меньше, чем кто-либо, желал видеть, как это когда-то любимое министерство падёт таким постыдным образом; но если правая займёт его место, то это вполне справедливо, этого нельзя и не должно отрицать. Правительство целые годы поступало против желаний левой, вело реакционную политику в вопросах церкви, нарушало обещания, глумилось над честностью, — оно должно пасть.

Люнге начал мало-помалу терять надежду. Он под конец завязал беседу с заводчиком Бергеланном, но не мог ни на волос сдвинуть этого честного человека. Он пожимал плечами, но уже не чувствовал себя на высоте положения. Он, наоборот, утомился. Ему надоело всё это, и он чувствовал себя нехорошо в этой толпе печальных серьёзных людей, которые относились к делу с возмутительной торжественностью. Люнге не выдержал, его мальчишеская натура восстала против этих забот о стране, он не мог больше предаваться грустным размышлениям. Первому же человеку, которого встретил, он сказал маленькую шутку:

— Интересно знать, добьется ли Ветлесен огня сегодня ночью22!

А когда редактор «Норвежца» тут же прошёл мимо, сгорбившись, согнувшись под тяжестью глубокого огорчения, Люнге не был в состоянии оставаться серьёзным, он указал на редактора и сказал:

— Посмотрите-ка на эту Божью овечку, которая несёт на себе тяжесть всего света!

Нет, было невозможно оставаться в этой тесноте и Люнге посмотрел на часы: ему предстояло сегодня вечером встретиться с фру Дагни, они собирались пойти наконец в театр вместе; время приближалось, он не хотел прийти слишком поздно, как в тот раз; исход был сомнителен, но разве он станет определённее, если он будет присутствовать здесь? Это может занять ещё целых полчаса. Правда, Ветлесен уже кончил свою речь, и депутаты повалили в залу, чтобы голосовать; но Люнге совсем не мог больше оставаться. Ведь он всё равно ничем не мог помочь. И Люнге пошёл в театр.

А внутри, в зале стортинга, голосование производилось с чрезвычайной медленностью. Словно все боялись покончить с ним и очутиться перед чем-то новым. Наступила небольшая пауза.

Галерея была битком набита публикой. Лео Гойбро нашёл себе место в бывшей ложе журналистов, сидел и почти не дышал. Все люди на галерее знали, что должно было произойти, и сидели в беспокойстве. Вот встаёт вожак правой. Господин председатель!

Депутаты собираются около него, образуя кольцо вокруг говорящего, стоят перед ним, смотрят ему в лицо. Запрос был краткий и дельный, вопрос, подчёркнутый вопрос, требование ответа. А когда вожак правой сел, старый председатель смотрел то на того, то на другого, совершенно измученный своим желанием склониться на обе стороны. Наконец он переслал запрос дальше, по его настоящему назначению, к самому первому министру, который сидел на своём месте и перебирал какие-то бумаги, словно никакого запроса не было.

Его сиятельство помолчал мгновение. Ждал ли он теперь той поддержки, которую Люнге старался кое-как собрать? Почему никто не был на его стороне, ни одного человека? В прежние времена никто ведь не мог так, как он, приводить сердца в трепет, заставлять глаза сверкать в этой зале. Теперь всё было тихо; только позади себя в большой зале он слышал дыхание депутатов.

Его сиятельство поднялся и сказал несколько слов. Нельзя ли было предотвратить эту грозу маленькой парламентской хитростью? Он пытался сказать пару слов о своей долгой трудовой жизни, заявил, что, если страна больше не нуждалась в его услугах, он сумеет найти убежище и покой на старости лет без указаний со стороны правой. Когда он сел, оказалось, что он сказал много слов, не ответив ничего. Его ловкость была очень велика.

Но вожак правой не дал ему вывернуться. Да или нет, ответ, определённость.

И снова ждёт одно мгновение его сиятельство. Чего он ждал, если ни один из штопальщиков чулок не осмелился первым нанести хоть небольшой удар в его защиту. Никто не встаёт, никто не подходит к нему.