Редкие земли

Вот так Ген Стратов пропал по крайней мере на несколько месяцев. Однажды он позвонил мне на мобильный и сообщил довольно веселым или, лучше сказать, спокойным голосом, что путешествует. Я поинтересовался, в каких краях. Оказалось, что бродяжничает по Рязанщине, точнее, по следам затоваренной то ли бочко-, то ли стеклотары. Оттого и вспомнил Старого Сочинителя. Надеется в конце концов добраться до наших мест. То есть до Биаррица? Вот именно. Приедем в Биарриц и будем там сушить мокриц. В дальнейшем до меня доходили о нем только отрывочные, клочковатые сведения. Присовокупив к ним некоторую литературщину, я попытался представить себе его одиссею: как он жил и чем занимался на своем пути.

Собственно говоря, он ничем не занимался. Приехал, например, в Тамбов; зачем? Да просто не был там раньше. Поселился в гостинице, стал спать. Сквозь сон смотрел телевизор. Отмечал некоторые моменты. Вот Израиль — интересная страна. Очень большой процент граждан появляется в телевизоре. В Ливане тоже немало, но меньше. Вспоминал Галича: «Израильская, говорю, военщина/ Известна, говорю, всему свету!/ Как мать, говорю, и как женщина (это мужчина говорит),/ Требую, говорю, к ответу!» Начинается сериал «Девять жизней Нестора Махно». Он смотрит и это. Думает сквозь сон: «Этот фильм хорош на Тамбовщине, ведь и здесь народ долго никому не подчинялся».

Вдруг просыпался, чтобы пободрствовать. Спускался в ресторан, там чудный получал рулет «Тамбовская казначейша», просто восхитительный! Мелькала, конечно, мысль: «А при советской власти, небось, все тут лапу сосали».

Отправлялся гулять. В городе о ту пору королевствовала золотая осень. Боже, думал, вот прямо так и думал, Боже, вот прямо по этому адресу, как мне все тут напоминает то, чем вроде никогда не жил! Иной раз просто вздрагивал при виде, скажем, красного кирпича с белым орнаментом, при виде худеньких монахов, пересекающих глубоко удаляющийся, прямо к камню памяти жертв восстания, сквер, при виде ярко-голубой стены с пущенным поверху слегка кремовым горельефом всех остановок Страстного пути.

Он поднимался со своим рюкзаком по ступеням крыльца, избегал пристрастных взглядов какого-то странно засекреченного народа — хоть вроде ничего нынче уж и не надо скрывать — и входил в храм, где пока что только один притвор, вернее, даже одна выгородка в этом притворе имела достойный вид, остальная же громадина зияла многолетним упадком, разила гниловатой мокротой. Стоял со свечой, ни о чем не думал, в темноте лишь играла скрипка, ей и внимал. Мимо проходили разные люди, деликатно не заглядывая в лицо. Приблизился один, волосы забраны за уши, в хорошем пальто, накинутом поверх рясы.

«Простите, господин Эталони Макар Назарович, если не ошибаюсь?»

«Да, это я».

«Неугодно ли пожаловать на чай с расстегайчиками? Вот здесь, в двух шагах. Заинтересованные люди о вашем прибытии оповещены».

Из газет его снимки давно уж исчезли, а в мире все-таки возник какой-то смутный миф о бродячем Гаруне аль-Рашиде. Что касается собственного имени, то оно в чем-то сродни планете Плутон: не все уверены, что она (или он?) планета и вот именно Плутон.

Он давно отказался от принципа Макса — производить впечатление, чтобы отвести подозрение. Моноклем больше не пользуемся, только уж если надо прочесть самый мелкий шрифт. Власы растут сами по себе или падают ниц под ножницами. Морда зарастает, темнеет и серебрится, и опять же не поймешь: что это, мода мужланская или наплевизм? Передвигался чаще всего на общественном транспорте, то есть как все: если по воздуху, то в экономклассе, если по жд, то в плацкартном. Также очень полюбил подолгу ходить пешком. Задница поскучала о мягких диванах в дорогих джипах и бросила, стала мужать, крепчать. Издали как посмотришь, так ничего и не подумаешь о мужике с мешком. Идет себе и идет, то по асфальту, то по обочине. От поселка к поселку и даже на попутку не просится. В общем, на Рязанщине-то правду говорят о таких брошенных — по жизни пошел. Да и на Тамбовщине, как цельной, так и Воронежской, да и на Пензенщине нередко за бомжа принимали, чему он был рад. Не думая ни о каких духовных кризисах или стрессовых состояниях, не приближаясь ни на шаг к идее познания народной жизни, так себе передвигался без всякого смысла; иными словами, чистый бомжизм.