Редкий тип мужчины

Закупками у Евликова занималась Алина Аркадьевна, симпатичная дама (именно дама – ухоженная, с безукоризненной осанкой и еще более безукоризненными манерами) раннего бальзаковского возраста. Алина Аркадьевна славилась строгим характером (закупщику, впрочем, другим и быть нельзя – поставщики на шею сядут) и любовью к классической музыке. Вечером, после семи, когда заканчивался официальный рабочий день, Алина Аркадьевна врубала на полную громкость Шопена, Стравинского или, к примеру, Равеля (она отдавала предпочтение фортепианным концертам) и работала с документами. Нередко задерживалась до полуночи – работы было много. Алексей тоже подолгу задерживался на работе. Однажды, примерно через месяц после того, как обзавелся машиной, он предложил Алине Аркадьевне подвезти ее до дома. Не совсем по пути, но и не так чтобы в противоположную сторону. Крюк в каких-то пять километров – это сущие пустяки, а человеку приятно. Алина Аркадьевна имела проблемы со зрением (плохо видела в темноте), поэтому машину не водила. Пока ехали, разговорились. Алексей с удивлением обнаружил, что начальница отдела закупок совсем не такая «грымза», как считали в офисе. Сам Евликов, высоко ценивший Алину Аркадьевну за деловые качества, сочетавшиеся с редкой для закупщиков честностью (с поставщиками она не сговаривалась и даже конфет от них не брала), говорил про нее: «У Аркадьевны, однако, характер! Не порежешься, так уколешься». У Алексея создалось впечатление, что, уходя домой, Алина Аркадьевна вешает свою надменную строгость в шкаф, чтобы поутру надеть снова. Милая женщина (перестав быть строгой, Алина Аркадьевна помолодела лет на пять), остроумная собеседница, приятная спутница. На следующий день Алексей снова предложил Алине Аркадьевне подвезти ее. Приглашение было принято, а Алексей, в свою очередь, принял приглашение выпить чашку кофе. Питьем кофе и поеданием эклеров домашней выпечки (Алексей слопал штук шесть, если не восемь, так было вкусно) дело и закончилось, но назавтра Алексей заранее поинтересовался, до которого часа Алина (они уже перешли между собой на «ты» и звали друг друга по именам) намерена задержаться сегодня. Та ответила, что сегодня уйдет раньше обычного, потому что в камерном зале филармонии будет играть саксофонист, выступление которого «просто невозможно» пропустить. Алексей вспомнил о том, что у него сегодня тоже мало дел, и как-то само собой вышло так, что в филармонию они отправились вместе. По дороге разговорились о музыке, и на этой почве Алексея вдруг прорвало. Начав с упоминания о том, что его покойная жена была музыкантом, он рассказал Алине всю свою историю. Вкратце, но полностью, «от» и «до», только не назвал ни фамилии Инги, ни ее имени, ни названия принадлежащей ей фирмы. «Сестра жены» – этого довольно для понимания сути. Алина ахала, качала головой и весь вечер просидела печальная. Алексей дюжину раз успел отругать себя за неуместную, в какой-то мере даже бестактную откровенность. Ну зачем надо было грузить постороннего, в сущности, человека своими проблемами? Только расстроил понапрасну, испортил вечер. И с чего бы вдруг потянуло на откровенность? Давно душу никому не изливал? Да вроде как и не было такой потребности. Другие потребности были, а пооткровенничать ни с кем не тянуло. Разве что с Лизой, но это совсем другое дело.

По окончании концерта Алексей из кожи вон лез, пытаясь развлечь Алину. Рассказывал анекдоты и сам же им смеялся, пытался напевать только что услышанные мелодии, а потом, с отчаяния, затеял глупую дискуссию о том, кто из джазистов круче – Чарли Паркер [18] или Дюк Эллингтон [19]. Глупую, потому что только дурак может сравнивать пианиста с саксофонистом. Можно еще какого-нибудь скрипача для сравнения в компанию взять, тогда уж полный бред получится. Но Алина что-то отвечала, только смотрела при этом не на Алексея, а в окно, на вечернюю Москву, хотя вряд ли могла там что-то разглядеть со своим зрением. Потом вдруг, когда машина стояла на очередном светофоре, обернулась к Алексею, обняла рукой за шею, притянула к себе (сама тоже подалась навстречу, даже привстала) и поцеловала в губы. Поцелуй получился долгим, страстным, жадно-жарким и многообещающим. У Алины были удивительно мягкие губы, или просто так показалось отвыкшему от женской ласки Алексею.

Пока доехали до дома Алины, целовались еще трижды. Доехав, продолжили целоваться в лифте (Алина жила на двенадцатом этаже, лифт полз туда целую вечность!), а едва оказавшись в квартире, набросились друг на друга с чисто подростковой нетерпеливой поспешностью. Первый порыв страсти утолили прямо в прихожей, полуодетыми, точнее, полураздетыми. Если страсть бьет через край да в голову, то для любовных игр сгодится даже жесткая, неудобная козетка.

Наваждение схлынуло так же быстро, как и накатило. На смену ему пришло чувство неловкости – как-то все бурно, сразу, «буйным экспромтом», как говорил покойный Борька Сапожков.