Когда маленькие дети осваивают родную речь — они в первую очередь воспринимают именно конструкции, формы. И учатся их воспроизводить. Все эти детские «агуканья» и «гуления», первые звукоподражания (Собачка — «ав-ав», «авка», кошка — «киса», считалки «эне-бене-ряба…» т. д. и т. п.) — это формы, построенные на звуковых и морфологических аналогиях.
Созданием подобных речевых конструкций занимаются и взрослые — когда им необходим тайный или же сакральный язык. Шаманские магические глоссолалии, язык заговоров, воровские жаргоны — все эти явления обусловлены одним и тем же свойством мозга выстраивать смыслы по аналогиям, опираясь на речевые конструкции и контексты.
В этом и состоит метафорическое мышление — действие, неотъемлемое от мыслительного процесса и речевой практики.
Подобно тому, как ученые создают искусственные модели природных явлений, изучая их в лабораториях — так и исследователям литературной практики легче исследовать все тонкости предмета на искусственных примерах.
Приведенные выше образцы искусственных языков — это литературный приём, теорию которого разработали русские поэты и писатели начала 20 века. Называется он — заумь или заумный язык.
В отличие от обычного языка, в зауми на первое место выступает не конкретное значение сказанного, а как раз конструкции. Именно поэтому заумь — идеальный «подопытный» для изучения механизмов речи и текста.
Американский филолог Джеральд Янечек определил заумь как язык с неопределенными значениями.
В зависимости от уровня языковой структуры, на которой строится искусственная конструкция, он выделяет 4 вида зауми:
— фонетическая: сочетания букв не опознаются как осмысленные морфемы;
— морфологическая: осмысленные по отдельности корни, префиксы и суффиксы складываются в слова с неопределенным смыслом;
— синтаксическая: осмысленные, нормальные слова не складываются в осмысленное предложение, взаимоотношения между словами в предложении или словосочетании неопределенны;
— супрасинтаксическая: смысл формально правильного предложения, составленного из правильных слов, остается неясным.
Фонетической формой зауми много занимались русские поэты Давид Бурлюк, Велемир Хлебников, Алексей Кручёных, Василиск Гнедов.
Еще Михаил Ломоносов утверждал, что «каждый звук имеет свою содержательную энергию. Но эта энергия… эмоциональна».
В 1919 г. в статьях «Наша основа» и «Художники мира!» Велемир Хлебников — главный теоретик и практик заумного языка — предложил толкования звуков, каждому из которых соответствует, по его мнению, определенный смысл.
В дальнейшем его теоретические и, в большой степени, интуитивные гипотезы подкрепили исследования лингвистов, и на их основе была создана теория фоносемантического анализа Осгуда-Журавлева.
Согласно А.П. Журавлёву, каждому звуку человеческой речи соответствует значение, воспринимаемое подсознательно. Для русского языка он составил список 23 качественных характеристик звуков русской речи, 23 измеряемых шкалы. Согласно этой теории, любое слово, помимо его лексического смысла, мы воспринимаем еще и как сочетание звуков — подсознательно, эмоционально и иррационально. И нередко это подсознательное иррациональное значение — сильнее, нежели рациональное, воспринимаемое на другом уровне — уровне лексического смысла.
Почему так? Здесь можно вернуться к первой статье цикла, в которой рассказывалось о теории языка гениального Афанасия Потебни. «Всякое слово — есть стянутая метафора». Потебня объяснял образования слов и механизм стягивания в них смысла… Можно продолжить эту мысль и предположить, что все звуки современной речи — наше языковое наследие, доставшееся от далеких доисторических предков. Для которых звук
Теперь читатель, вероятно, сумеет серьезнее воспринять звукописные эксперименты упомянутого выше Велемира Хлебникова. К примеру:
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
(1908–1909)
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Первая реакция прочитавшего: ну и бред!..
А вот отзыв литературоведа Юрия Тынянова: «Переводя лицо в план звуков, Хлебников достиг замечательной конкретности: „Бобэоби пелись губы…“
Губы здесь прямо осязательны — в прямом смысле. Здесь чередование губных