Redrum 2016

Тимофеев щёлкает тумблерами радиостанции, но эфир мёртв. Оставив безуспешные попытки, командир берётся за бортовой журнал и вносит в него какие-то записи. Рука, водящая карандашом, как обычно тверда, но я вижу, какие усилия прилагает наш товарищ, унимая дрожь. Мне и без того не по себе, тут же становится и вовсе тошно.

А «ангелы», между тем, совсем рядом. Ближайшие — плавно дрейфуют в паре-тройке десятков метров от гондолы, словно медузы, влекомые морским течением. Мы можем оценить их размер — приблизительно с человека — но сказать что-либо о самой их природе по-прежнему нельзя: даже на таком расстоянии это всё ещё сгустки непроницаемой тьмы. И да, теперь я вижу, что в них нет ничего «ангельского» — просто гигантские небесные амёбы.

Их много. Потрясающе много. Они заслоняют и Луну, и звёзды, и Землю. А затем происходит кое-что поразительное: «амёбы» начинают сливаться друг с другом. Это новое нечто поначалу столь же бесформенно, как и его составные части, но чем больше оно становится, тем явственнее вырисовывается облик огромного чернильного спрута со множеством извивающихся щупалец. Зрелище настолько поразительное, что мы безвольно таращим глаза, а чудовищный небесный Кракен уже навис над нами и, судя по всему, он больше стратостата. Существенно больше.

И тут мы словно пробуждаемся ото сна. Командир мечется от иллюминатора к иллюминатору, пытаясь оценить ситуацию, и кричит бортинженеру: «Лёшка, стравливай газ!». Алексей торопливо вращает штурвал, управляющий выпускным клапаном. Скорость спуска увеличивается.

Я ощущаю себя заведённой часовой пружиной, но пытаюсь держать себя в руках, сконцентрировав внимание на стрелке, ползущей по циферблату альтиметра. Скоро мы войдём в более плотные слои атмосферы, внешнее давление сожмёт оболочку стратостата, его подъёмная сила уменьшится, и тогда надо будет сбрасывать балласт — свинцовую дробь в сорока мешках, подвешенных под гондолой. Четыре из них уже пусты.

Бросаю взгляд на иллюминатор и вижу то, что заставляет меня непроизвольно отпрянуть: откуда-то сверху спускаются чёрные клубящиеся смерчики, похожие на множество хоботков, сотканных из самой ночи. Они раскачиваются, извиваются точь-в-точь осьминожьи щупальца, и… приближаются. Миг — и они обхватывают гондолу. Исчезают Луна и звёзды, за стеклом только тьма. Нас встряхивает. Командир выдаёт пару непечатных выражений. Мы судорожно пытаемся понять, что происходит.

Стрелка альтиметра замирает, а затем начинает движение, но — вправо.

— Оно тащит нас вверх! Вверх! — вырывается у меня.

— Газ! Трави газ! — кричит Тимофеев. — Лёшка, спускай нас!

Алексей вновь вращает штурвал. Мне кажется, клапан остаётся открытым бесконечно долго и водорода выпущено столько, что ещё чуть-чуть — и мы камнем полетим к земле. Но нет — это лишь едва замедляет подъём.

Я приникаю к иллюминатору, пытаясь разглядеть хоть что-то, и вижу лицо матери, прижавшееся к стеклу с той стороны. Оно совсем такое же, как в день смерти: измождённое, с торчащими скулами и запавшими глазами, только не бледное, а чёрное, будто высеченное из куска антрацита.

Я понимаю, что этого не может быть, потому… Просто не может, и всё! Должно быть, регенерационный патрон больше не выполняет свою функцию: кислорода в гондоле всё меньше, а углекислого газа всё больше, и задыхающийся мозг порождает галлюцинации. Я кручу головой, ища поддержки товарищей, но они сидят, безмолвно вперив взгляды в иллюминаторы. По их неподвижным напряжённым телам можно понять, что они тоже видят что-то, и, скорее всего, каждый — своё. Словно явившееся нечто каким-то образом залезло к нам в головы и оттуда у каждого вытащило самый сокровенный образ. Зачем? Чтобы сделать нас уязвимее?

Я вновь обращаю взор на явившийся мне призрак. Он больше не похож на мою мать — передо мной нечто безликое с огромным ртом. Рот… Нет, не рот — пасть!.. Открывается, и я слышу голос, лишённый эмоций, не мужской и не женский, вообще не человеческий и потому — жуткий. Слышу не через стекло — он звучит в моей голове. Голос произносит одно-единственное слово: «ОССАДОГОВА^[33]». Именно это слово бормотал мне на протяжении значительной части полёта навязчивый шёпот, который я наивно принимал за слуховые галлюцинации. Поначалу оно кажется случайным набором звуков, но затем я слышу, как Тимофеев произносит, ни к кому не обращаясь: «Оссадо-гова!» и понимаю — оно назвало нам своё имя.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Пасть немыслимо растягивается, превращаясь в огромную, во всё стекло, присоску. Мой взгляд испуганно мечется по гондоле, и я вижу такие же присоски, прилипшие ко всем восьми иллюминаторам.

Нас снова ощутимо встряхивает, а затем меня бросает вперёд и ударяет головой о метеорограф. По лбу течёт тёплая струйка. Перед глазами мельтешат чёрные точки. Гондола вращается. Существо крутит нас, как паук, заматывающий в паутину муху. Мы — добыча в лапах чудовищного небесного паука.