Но Петя старался не думать об этом. Он вдыхал Марину, жил её проблемами, даже предложил записывать сны, чтобы потом подвергать их тщательному анализу.
— Что записывать? Одно и то же снится. Мы лежим на кровати в гостинце, везде темнота, даже света от фонарей нет… Вернее, он какой-то темный, будто там не фонари, а лампады. Я смотрю вверх перед собой, и все реально, даже трещинки на потолке. А потом я чувствую его, как он шевелится под кроватью, в еще более абсолютной темноте, куда я отправила его год назад.
Прошел вечер, Марина немного успокоилась и теперь положила влажную голову на подушку, чувствуя, как кончики волос липнут к плечам, словно чьи-то пальцы.
— Спокойной ночи, — сказала она. — Только оставь гореть лампу.
Марина спит. Из кромешного ада ночи ползут кошмары, сонный паралич сковывает руки, не дает разогнуться ногам. Перед глазами мелькают бурые пятна, они ползают на потолке и прячутся в трещины. Победить это состояние почти невозможно, надо лишь ждать, пока тело сбросит путы напряжения и само собой погрузится в глубокую дрёму. На дне сонной бочки лежит его тело — жертва с распоротым горлом, с распахнутой челюстью, щек уже не осталось, дёсны высохли, зубы заострились, как клыки диких зверей, которые бродят по космическим чащам и прячутся с наступлением утра, убегают по мокрым дорожкам в пучину глубокой серой осени.
«Зачем я убила тебя? — стонет Марина, — Зачем я убила всех остальных?»
Наконец, она просыпается. Её будит движение под кроватью, словно у пола надулся живот. Он не просто пришел за ней — он созрел, как зерно в промозглой ноябрьской почве, проснулся, как мертвец в ледяной колыбели.
Страшные звуки заставляют окончательно скинуть оковы сна.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
— Он там, там под кроватью! — кричит Марина, — Давай уедем, прямо сейчас!!!
Стоило Пете зажечь верхний свет, движение замерло. Кошмар отступил, но Марина не дура. В свое время она пересмотрела много ужастиков, где главные герои по воле глупого сценариста оставались в проклятых домах, вместо того, чтобы убраться восвояси. Марина не станет повторять их ошибок. Она внимательно следит, как Петя спешно бросает вещи в глубокую дорожную сумку.
«Он не даст нам уйти» — говорит внутренний голос, даже когда пара стоит на пороге номера, оградив себя дверью на магнитном ключе, и вроде, кошмар побежден.
— Всё взяли? — спрашивает Петя.
Скрип двери, что-то мелькнуло, задев периферическое зрение Марины. Это он, тот самый человек из-под кровати, с глубокой раной поперек горла. Теперь он смеется бескровными губами, и рана хохочет вместе с ним:
— Меня забыли…
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Алексей Жарков
Разновидности мразей
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Толпа ревёт, как зверь. Сотни круглых черных глоток с лепестками зубов, крики и вой. Они ползут по улице огромной густой каплей, щетинясь транспарантами и выдыхая грязный ветер злости, разрушающий всё вокруг. Трещат двери, лопаются стёкла, будто от жары, от вакуума пощады, от давления свирепой ненависти.
Иван в этой толпе, он видит вокруг себя похожих. Черви языков взбивают криками воздух. Видит свои черные губы, свои кровавые глаза, свою ярость, свой натиск правды. У других, у всех вокруг видит своё кричащее лицо. Они вместе, он идёт в этих сотнях, он переворачивает и поджигает машины, он, он, всюду только он.
«Гони чмырей!»
«Бей чмырей!»
«Чмыри, катитесь прочь!»
Иван против чмырей. Чмыри заполнили его город, его улицы, его дома и дворы. Эти твари повсюду, они пьют его кровь, жрут его хлеб и пачкают своими уродливыми детьми его родные школы. Чмыри — это грязь, гадость, отброс. Гони чмырей. И вчера он убил одного. Не лично Иван, но один из тех, кто против чмырей. Это показали в новостях. Убийцу задержали и шьют «разжигание розни». Власть заодно с чмырями, и значит, Иван должен драться сам. К черту такую власть.
«Убей чмыря!»
«Убей чмыря!»
«Убей чмыря!»
Они тащат эти крики по улице, размахивая ими, как смертью, и если встретят живого чмыря, разорвут в клочья. Но те попрятались, трусливые животные. Чмыри — не люди. Это факт, непреложная истина, они не люди, они — пришельцы. Буквально.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Какая нелепость: у Ивана развязался шнурок, он попытался завязать. Но в толпе это невозможно. Ни скамейки рядом, ни бордюра; поток людей толкается и сносит. Иван ныряет в какой-то подъезд, за подушку двери от гула толпы, ставит ногу на ступеньку. Он возбуждён. Непослушные руки будто забыли автоматизм этой простой операции. Он возится со шнурками в полутьме. Наконец, справляется — завязывает, и, на всякий случай, проверяет и затягивает второй шнурок. Пока он ковыряется, свист и вой, ураган снаружи усиливается.
Шторм за дверью тянет стоны, отчаянные крики и боль рассекают небеса, словно молнии.