Рефлекс змеи

– Почему? Ты хотел выигрывать. Ты мог бы использовать его, чтобы заставить меня согласиться. Тебе ведь говорили, что ты потеряешь работу в любом случае, если не будешь скакать, как я хочу. Ты знал, что я не перенесу, если меня выставят из клуба. И все равно ты не использовал письмо. Почему?

– Я хотел… я хотел, чтобы вы по-честному обходились с лошадьми ради их же блага.

Он окинул меня еще одним долгим непроницаемым взглядом.

– Вот что я тебе скажу, – наконец начал он. – Вчера я сложил все призовые деньги, которые получил с тех пор, как Дэйлайт скакал в Сандауне. Все эти третьи и вторые места, равно как и за победу Шарпенера. Я прибавил выигранные по ставкам – за победу и место. И оказалось, что я в последний месяц, когда ты скакал честно, заработал больше, чем в тот раз, когда ты сбил Дэйлайта с шага. – Он помолчал, ожидая реакции, но я, поняв это, просто смотрел на него. – Я увидел, – продолжил он, – что ты больше не собираешься мошенничать на скачках. Я это понял. Я понял, что ты изменился. Ты стал другим человеком. Более зрелым. Более сильным. Если ты будешь по-прежнему скакать для меня, то больше я не стану тебя просить проигрывать. – Он снова замолчал. – Этого достаточно? Ты это хотел услышать?

Я отвел взгляд, посмотрел на зимний пейзаж за окном.

– Да.

Помолчав еще немного, он сказал:

– Ты знаешь, Джордж Миллес просил не денег. По крайней мере…

– Пожертвование в пользу пострадавших жокеев?

– Ты много знаешь.

– Я узнал, – сказал я, – что Джордж вымогал деньги не для себя. Ему нравилось… – я подыскал слово, – разрушать чужие замыслы.

– И сколько он разрушил?

– Насколько я знаю, семь. Может, восемь, если вы спросите своего букмекера.

Он был изумлен.

– Джорджу Миллесу, – сказал я, – нравилось заставлять людей ползать перед ним. Он так со всеми поступал, хотя и не слишком жестко. А вот тех, кого он застал на месте преступления, он унижал с удовольствием. У него для всех были альтернативные предложения… Либо обнародование, либо делай то, чего требует Джордж. А в общем-то Джордж хотел просто не дать осуществиться злу. Не дать Ивору ден Релгану играть мускулами. Не дать Дане принимать наркотики. Не дать другим… делать другое.

– Не дать мне, – сказал Виктор с налетом холодного юмора, – вылететь из клуба. – Он кивнул. – Ты, конечно, прав. Когда Джордж Миллес мне позвонил, я ожидал прямого шантажа. Но тут он сказал, что я просто должен вести себя хорошо. Он так и сказал. «Пока вы не дурите, Виктор, – сказал он, – ничего не случится». Он назвал меня Виктором. А я и знаком-то с ним не был. Конечно, я знал, кто он такой, но и только. «Виктор, – сказал он мне, словно я был домашней собачкой, – пока вы будете послушным мальчиком, ничего не случится. Но если я заподозрю неладное, я буду следить за Филипом Нором с моей камерой, пока не ткну его мордой в закон, и тогда, Виктор, из вас обоих сделают отбивные котлеты».

– И вы до сих пор помните все это слово в слово? – изумленно спросил я.

– Я записал его. Я ждал его звонка. Мне было нужно доказательство шантажа. А получил я только высокоморальное увещевание и предложение внести тысячу фунтов в Фонд пострадавших жокеев.

– И больше ничего?

– Он подмигивал мне на скачках.

Я рассмеялся.

– Да, ужасно смешно, – сказал он. – Ты об этом?

– Не совсем. Есть кое-что, что вы могли бы сделать для меня. Если пожелаете. Вы кое-что знаете и могли бы рассказать мне. Кое-что, что вы могли рассказать бы мне в будущем.

– О чем?

– О наркотиках Даны.

– Дура она. Не хотела слушать.

– Скоро послушается. Ее еще можно… спасти. К тому же она…

Я рассказал ему все, что я собирался сделать. Он внимательно слушал. Когда я закончил, он ответил мне короткой сдержанной улыбкой.

– По сравнению с тобой, – сказал он, – Джордж Миллес просто ребенок.

Виктор уехал, а я пошел назад в Ламборн через Даунс.

«Странный человек, – думал я. – За эти полчаса я узнал о нем больше, чем за семь лет, и все равно это было почти ничего». И все же я получил от него то, что я хотел. Причем без принуждения. Он дал мне работу без условий, на столько, на сколько мне понадобится. И еще кое в чем важном помог. И все это не потому, что у меня было то письмо.

Идя домой среди ветра по нагим холмам, я подумал, как же все изменилось за последние несколько недель. Дело было не в Джордже и его бомбах, а в Джереми и Аманде.

Из-за настойчивости Джереми я стал искать Аманду, а в результате встретился с бабкой, дядей и сестрой. Я, по крайней мере, хоть что-то узнал об отце. Я стал ощущать корни, чего со мной не бывало прежде.

Я нашел людей. Я нашел их, как находят другие люди. Не обязательно, чтобы они любили меня или были достойными, или преуспевающими, – они были. Я не искал их, но теперь, когда они у меня были, они закрепились в моей душе, как основание каменной стены.

Из-за того, что я искал Аманду, я встретил Саманту, а с ней обрел и чувство целостности, связи. Я увидел свое детство как бы со стороны, не осколками в разбитом калейдоскопе, а непрерывной линией. Я узнал место, где я жил, и нашел женщину, которая знала меня, и теперь это тихонько вело меня к Чарли.