Реформатор

Его доклады и выступления насыщены, перенасыщены цифрами, отцу нравится убеждать слушателей конкретикой. На глазах аудитории, буквально с карандашом в руках, он вычисляет прирост будущего урожая после освоения новых земель, увеличение надоев молока в результате перехода на научно-обоснованное кормление коров и тут же переходит к содержанию кормовых единиц в кукурузном силосе, овсе, сене, соломе, и так без конца. Такая детализация, углубление в проблему на неподготовленных слушателей нередко оказывали противоположный эффект. Люди сначала скучали, затем переставали слушать и в конце концов засыпали. Детализация, уместная в записках и Постановлениях Правительства, в публичных выступлениях не срабатывала. Одна-две цифры и громкий призыв воспринимались бы куда лучше. И выступать отцу следовало бы пореже. Но он стремился растолковать людям суть волновавшей его проблемы, не сомневался: поняв его, слушатели загорятся, как загорелся он сам, и тогда они вместе горы своротят.

Манера выступлений отца – не исконно российская, скорее западная, американская. Правители в России, как и в других восточных деспотиях, обязаны выступать по-царски редко и, главное, вещать не очень понятно. Как сказал Пушкин в «Борисе Годунове»: «…Не должен царский голос / На воздухе теряться по-пустому / Как звон святой, он должен лишь вещать /велику скорбь или великий праздник»¹⁹⁷.

Что конкретно они вещают, потом народу разъяснят толмачи-толкователи. Так выступали и писали свои рескрипты цари-самодержцы, так обращался к народу Сталин.

Отец же по-американски «продавал» свои идеи слушателям, в деталях растолковывал все выгоды и преимущества и тем самым низводил себя с Олимпа, превращался в одного из нас. Его речи переставали слушать, переставали и читать его выступления, занимавшие первые, вторые, а порой и третьи страницы газет. Тогда появился обидный для отца анекдот: На вопрос: «Можно ли в газету завернуть слона?» – отвечали: «Да, можно, если в ней напечатано выступление Никиты Сергеевича».

В ежедневных сводках КГБ о настроениях в стране отец регулярно прочитывал анекдоты о себе, но не обижался, хотя сводки содержали не только и не столько безобидные анекдоты, но и куда более серьезный «негатив», в том числе угрозы и проклятия. С самого начала своей деятельности отец раз и навсегда распорядился славословиями его не грузить. Их он выслушивает довольно и на официальных мероприятиях. Критика же, пусть и несправедливая, приносит больше пользы. Владимир Семичастный, возглавивший в 1962 году КГБ, вспоминал, как при сдаче дел его наставлял предшественник Шелепин: «Ты бери самые злые анонимки, где Никиту матом ругают, газетные портреты с выколотыми глазами и неси ему на доклад. Хрущев и меня просил приносить ему это добро и читать вслух»¹⁹⁸. Я, естественно, этих сводок не видел. Прочитав их отцу, Семичастный увозил все обратно на Лубянку.

Несмотря на анекдоты, отец манеру выступлений не менял и не поменяет. Он обращался не к «анекдотчикам», а своим потенциальным соратникам, последователям. Надеялся, что они извлекут из его выступлений рациональное зерно, и вместе они сделают столь нужное советскому народу дело. И по-своему отец прав. Чтобы заставить систему работать, требуется постоянно подкачивать энергию извне. Система же, особенно бюрократическая, сопротивляется изо всех сил, стремится растечься в безбрежное болото, погасить любые идущие извне импульсы. По складу характера отец – не оракул. Он управляющий-менеджер, но не отдельным предприятием, а всей страной. Своими речами он, в меру своих возможностей, разгонял накопившуюся за последние годы сталинского правления энтропию, выстраивал министров, секретарей обкомов в шеренгу, направлял их на активные действия, а затем подгонял, будоражил многочисленными проверками, собственными наездами то в один, то в другой регион. Но одолеть энтропию ему удавалось только на время и только в каком-то конкретном случае. Стоило отпустить вожжи, и энтропия тут как тут, все снова погружалось в трясину. Приведу пару примеров из бесконечной череды сражений отца с энтропией. В 1953 году он на совещании работников совхозов сетует: «Посевные площади под зерновые уменьшились на 30 процентов, под техническими культурами и того более, освободившиеся земли засеяли травами на корм скоту. А в конце года заготовили кормов меньше, чем в предыдущие годы. Куда трава подевалась, неизвестно: то ли коровы ее на корню съели, то ли нерадивые хозяйственники разленились?»¹⁹⁹

С одной стороны, выходит, что без погонялки никак не обойтись. С другой – отец убеждает и себя, и других, что надо дать больше свободы крестьянам, «предоставить право самим колхозам и совхозам планировать, сколько и где сеять пшеницы, ячменя и других культур. Скажем, Госплан определяет: такие-то районы должны сдать государству столько-то пшеницы, кукурузы, льна и т. д. А где, как и сколько сеять той или иной культуры, решают на местах. Им лучше знать, где и какая культура дает наибольший урожай»²⁰⁰.