Реформатор

Следующим выступил Булганин. Он полностью поддержал отца.

– Мы не в отпуску, – произнес Ворошилов. Что это значило, никто не понял. – Всякая промашка повлечет за собой последствия, – пытался определиться Климент Ефремович, но определиться у него не получалось. – Были враги? Были. Сталин осатанел. Тем не менее в нем много человеческого, но были и звериные замашки.

– Не можем не сказать съезду, – квинтэссенция выступления Микояна.

– На съезде доложить, – вторил ему Первухин.

– Делегатам рассказать все, – сухо произнес Суслов.

– Съезду сказать, – это уже слова Маленкова. – Испытываю чувство радости от того, что оправдываем товарищей, но их не оправдать, не объяснив роли Сталина. «Вождь» действительно оказался «дорогой». Связать с культом личности. Не делать доклада о Сталине вообще.

Как «оправдать товарищей, объяснить роль Сталина» и одновременно «не делать доклад вообще» – Маленков не объяснил.

– ЦК не может молчать, – еле слышно произнес Шверник, – иначе улица заговорит. Кошмар…

– Молотов, Каганович, Ворошилов – фальшивят, – рубил сплеча Сабуров, – Каганович говорит о недостатках, когда они по сути – преступления. Мы много потеряли благодаря глупой политике и с проливами Босфор и Дарданеллы, не говоря уже о Финской войне, Корее, блокаде Берлина. Испортили отношения со всеми. Сказать правду о Сталине до конца.

«Старики» высказались все, настала очередь «молодых», со Сталиным в 1930-е годы не повязанных.

– Не согласен с прозвучавшим в выступлениях Молотова, Кагановича и Ворошилова: «Не надо говорить», – громко, чуть громче, чем требовалось в небольшом зале заседаний Президиума ЦК, начал выступление секретарь ЦК Аверкий Борисович Аристов. – «Мы этого не знали» – недостойный аргумент. Годы были страшные, годы обмана народа.

– Правильно товарищ Хрущев предлагает, правду надо сказать, – присоединился к Аристову еще один «новичок», тоже секретарь ЦК Николай Ильич Беляев. – Делаются оговорки, как бы не потерять величие Сталина, но в этом величии надо еще разобраться.

– Писали о Сталине от сердца, – вкрадчиво начал Шепилов. – Шевелились глубокие сомнения… Надо сказать партии, иначе нам не простят. Говорить правду, но продумать форму, чтобы не было вреда.

– Какой тут вред? – отпарировал Кириченко. – Не может быть вреда. Невозможно не сказать.

– На съезде ЦК должен высказаться, – последним говорил Пономаренко, – гибель миллионов оставляет неизгладимый след.

– Нет расхождений, съезду сказать, – подвел итоги обсуждению отец. – Развенчать до конца, но не смаковать, кто будет делать доклад – обдумать.

На этом заседание Президиума ЦК закончилось. Все расходились подавленными²⁹².

Отец вышел из зала вместе с Микояном, в приемной они столкнулись с Шатуновской, внутрь ее не пустили, она все это время просидела в «предбаннике», на случай, если понадобится какая-то справка. Завязался разговор. О чем? Остается только догадываться. Но догадаться нетрудно. Она говорила, что комиссия копнула только первый слой, и надо продолжить расследование. Микояну запомнились приведенные ею цифры: Поспелов сообщил, что за 1937–1938 годы арестовали полтора миллиона человек, а по данным КГБ СССР, предоставленным Шатуновской, за семь лет, с 1934 по 1941 год, репрессировали восемнадцать с половиной миллионов, более 15 % тогдашнего населения Советского Союза, из них расстреляли около миллиона²⁹³. Разум нормального человека не способен вместить в себя преступления подобного масштаба.

Приведенные мною выше записи Малина документально подтверждают происшедшее в тот день: обсуждение состоялось, кто выступил, и, очень кратко, кто что сказал. Переживания, тональность выступлений – все это осталось за кадром. А эмоции в тот день бушевали нешуточные. Воспоминания о том, как проходило обсуждение записки Поспелова, оставили два человека: отец и Микоян.

Начну с отца.

«Вот съезд кончится. Будет принята резолюция. Все это формально. А что дальше? На нашей совести останутся сотни тысяч расстрелянных людей, включая две трети состава Центрального Комитета, избранного на XVII партийном съезде. Редко, редко, кто удержался, а так весь партийный актив расстреляли или репрессировали. Редко кому повезло, и он остался жив. Что же дальше? Записка комиссии Поспелова сверлила мне мозг»²⁹⁴, – делится своими переживаниями отец.

Отец колебался. Рассказать обо всем? Промолчать? Попытаться выбраться из трясины беззакония и лжи, опираясь на новую ложь? О том, что выбираться придется, сомнений у него не возникало, он считал, что будущее общество должно строиться не на репрессиях, а на власти народа. Но как это сделать, не сказав тому же народу правду, не исключив навсегда возможность прихода к власти нового диктатора, прихода за дымовой завесой самых благих намерений поддержания порядка и достижения процветания.