Реформатор после реформ: С.Ю. Витте и российское общество. 1906–1915 годы

Огромное впечатление на публику произвело заявление Витте, что от манифеста остался «лишь труп 17-го октября». Н. Высотский в послании к полковнику Н.П. Евреинову целиком и полностью согласился с отставным сановником в его оценке политического строя: «Приятно читать статью Витте. Никто из наших государственных деятелей не напишет так умно, так смело и так красиво. ‹…› Возвращение Витте к власти вряд ли желательно ‹…› но как дельный, серьезный и беспощадный критик он не имеет себе равного»[418]. По-видимому, впечатление от скандальной статьи Витте было у Высотского настолько сильным, что он делился им с несколькими адресатами. Через день он сообщал уже другому адресату, министру образования в 1908–1910 годах А.Н. Шварцу, что граф отличается от остальных сановников именно нелицеприятностью суждений: «Очень пикантно выступление графа Витте. Зубастый он человек, и напрасно Гучков затеял с ним полемику. ‹…› Так никто другой не напишет и не посмеет написать»[419]. Впрочем, согласие с точкой зрения Витте и приводимыми им аргументами не делало самого Витте более привлекательным – в данном случае важнее была созвучность сказанного графом собственным чувствам Высотского, а не то, что человек, так резко обличающий порочные черты политического режима последних пяти лет, сам по себе вызывает мало симпатии. Известный востоковед, академик С.Ф. Ольденбург передавал в письме своему сыну – историку, публицисту, впоследствии автору фундаментального исторического исследования о Николае II, С.С. Ольденбургу – относительно «темы дня»: «Читал ли ты о письме Витте по поводу интервью с Гучковым? Там есть фраза, где он говорит, что ведь теперь остался только труп 17 октября. ‹…› Если бы не чересчур большое “дипломатничанье” Витте, письмо могло бы иметь громадное значение, оно и так усиленно комментируется печатью. Для него такое письмо почти равно сжиганию кораблей. Октябристам плохо от этого письма: если сам творец 17 октября признает, что остался только труп, оспаривать это трудно»[420]. Вскоре Ольденбург-старший получил ответ, из которого следовало, что сын разделяет его чувства: «Насчет письма Витте думаю, что в нем, конечно, много верного. Я никогда не считал [в] последние годы Столыпина тем защитником представительного строя, каким его выставляют, и не сочувствую той легенде, какой теперь хотят его окружить. ‹…› И, конечно, в Манифесте 17 октября в то время намечался другой порядок, чем тот, который теперь»[421]. Как видно из приведенных цитат, роль Витте в событиях 1905–1906 годов заставляла многих прислушиваться к нему с особым вниманием. Подобно экс-министру торговли и промышленности Тимирязеву, они полагали, что его слово и по этой причине обладает огромной силой.

Российский педагог, впоследствии известный астроном, П.И. Попов (к слову, активный участник студенческих волнений в Московском университете в 1905 году) сообщал в письме академику, известному экономисту И.И. Янжулу, что ответственность за сложившееся положение лежит и на кадетах, не оказавших в свое время первому премьер-министру должной поддержки: «Вследствие этой ошибки Витте пал и наступило обратное шествие от принципов манифеста 17 октября. В результате же “остался один труп”, по словам Витте»[422].

Почему отклик общественного мнения на оброненную опальным сановником фразу был столь ощутимым? Граф, всегда чуткий к политической конъюнктуре, уловил наиболее распространенные в обществе настроения: уже начиная с 1909 года популярность Столыпина начала снижаться, а к моменту его смерти число недовольных и вовсе возросло. Конечно, называть Витте «рупором недовольных» было бы преувеличением, но он выразил мнение многих, а его критика в адрес режима последних лет нашла поддержку в обществе. Граф представлялся единственным человеком, который мог бы осмелиться так резко высказаться и, что немаловажно, имел для этого в глазах публики достаточные основания.

Смерть Cтолыпина всколыхнула российское общество, многие увидели в ней знак скорых политических перемен. В статье, посвященной его памяти, кадетская «Речь» утверждала, что и сам погибший премьер понимал несостоятельность режима «третьеиюньской монархии»: «Мы ждали, – писала газета, – что близок тот момент, когда и власть, и общество придут к заключению, что система политики должна быть изменена в том направлении, какое было дано манифестом 17 октября»[423]. Лидер партии, П.Н. Милюков, дал полностью отрицательную политическую характеристику покойному, выразив надежду, что отныне «другого Столыпина у нас быть не может»[424].