Реформатор после реформ: С.Ю. Витте и российское общество. 1906–1915 годы

Приведенные выше цитаты крайне любопытны тем, в какой роли выступает в них граф. Явно можно выделить образ Витте-«кукловода», который дергает за ниточки, заставляя других действовать по своей указке. Упоминание о Гапоне только подпитывало уже распространенную репутацию графа: образ его приобретал в глазах публики явственные и знакомые очертания[484]. Важно вспомнить и фразу Гучкова, который в происках правых против Столыпина отводил Витте роль «руководящей и направляющей» руки, хотя и скрытой от посторонних глаз. В изображении Богдановича отставной министр нарисован исключительно темными красками и представляет собой злокозненного заговорщика, стремящегося уничтожить династию, – этот дискурс был сформирован среди крайних правых уже чуть ли не с первых дней его реформаторской деятельности. В других откликах на первый план выходили властность Сергея Юльевича и искушенность в интригах, заставлявшие других подчиняться его воле.

Так, некоторые представители общества воспринимали в качестве марионетки Витте действующего премьера Коковцова. Весной 1912 года в одном из писем, где комментировалась очередная сплетня о скором призвании графа к власти, признавалось: «Витте ведет отчаянную интригу: Коковцов его ставленник»[485]. «По-моему, от Коковцова сильно попахивает Витте: недаром же он был его товарищем», – предполагал автор другого перехваченного письма[486]. Возможно, для публики отчасти был важен тот факт, что Коковцов являлся когда-то одним из сотрудников графа, но очевидно и то, что действующий премьер-министр воспринимался в данном случае как объект влияния. Отношение к Коковцову было в обществе неоднозначным: некоторые считали его «слабым» политиком, по крайней мере по сравнению с предшественниками. Помимо личностных характеристик отставного и действующего премьер-министров, распространение слухов о Витте свидетельствовало и об общественных настроениях, наиболее общий мотив которых можно определить как растерянность. Князь В.М. Голицын, бывший московский голова, записал в дневнике 11 апреля 1912 года: «Пошли слухи о том, что Витте возвращается к власти и что [растерянный] Петербург думает о перемене курса. Не верю ни тому, ни другому. Витте слишком умен, чтобы взять власть в руки в настоящую минуту…»[487]

На нестабильную атмосферу в обществе указывали и в среде правых; и снова в разговорах так или иначе фигурировал отставной реформатор. Член Государственного совета В. Череванский сообщал своему знакомому: «Юаншикай-Витте[488] вновь выплывает на поверхность нашего мутного океана. Да возрадуются чухонцы и все Юдки, Гершки и Матильды»[489]. Для Череванского, таким образом, возможное возвращение Витте означало угрозу националистическому курсу и усиление инородцев. Для кого-то вести о Витте и вовсе таили в себе угрозу «монархическому делу»:

Неужели граф Витте получает высокий пост? Что же это будет – погибнет русское монархическое дело. Кто-то добивается конституции, а еще и того ужаснее. Война не сегодня завтра, и опять у власти этот «злой гений» нашего отечества, принесший столько позора и горя. Неужели это непредотвратимо? Неужели уже поздно? Сколько горя нам предстоит опять испытать из-за этого ужасного человека. Евреи заполонят и окончательно завладеют Россией через его посредство. Ведь он – масон, – этим все определено, все сказано[490].

«Горячую» новость, будоражащую публику, сообщал Дубровину и правый деятель В. Крушеван: «У нас уже 10 дней в высшем кругу общества сильно поговаривают о Витте и даже прочат его в премьер-министры. Неужели это возможно? До меня дошли слухи, что Д.И. Пихно очень расположен к Витте и якобы способствует ему пробраться к власти. Это я докладываю Вам для сведения, но за точность не ручаюсь»[491].

Можно привести целый ряд подобных документов[492]. Вряд ли процитированные выше выдержки из писем можно назвать оригинальными – в них содержатся довольно банальные утверждения о репутации Витте. Вместе с тем такой сильный эмоциональный отклик, причем в ответ на непроверенную информацию или на очередной слух, красноречив сам по себе. В источниковедческом плане он ценен по меньшей мере одним: не приходится сомневаться в непритворной искренности, настороженности, переходящей в страх перед последствиями возможного возвращения Витте к власти. Отставной бюрократ, фактически не занимающий никаких ответственных постов, прочно ассоциировался с нежелательным – для людей, исповедующих подобные взгляды, – поворотом в общественно-политической жизни. Очевидно, также можно говорить о растерянности и ощущении нарастающего кризиса среди крайних монархистов.

Помимо внутренних неурядиц, сильное беспокойство в обществе вызывали и вопросы внешней политики. Предполагалось, что граф, ввиду своего разностороннего опыта, вполне может вернуться в качестве руководителя российской дипломатии.