Реформация

В перпендикулярной готике присутствовал светский дух, который идеально подходил для гражданской архитектуры колледжей, замков, крепостей, гильдий и городских ратуш. Именно в этом стиле графы Уорик в XIV–XV веках возвели свой знаменитый замок близ Лемингтона. Лондонский Гилдхолл, фейн столичной меркантильной гордости, был построен в 1411–35 годах, сгорел в 1666 году, был восстановлен Кристофером Реном и получил в 1866 году новый интерьер, пострадавший от бомб во время Второй мировой войны. Даже городские магазины приобрели в своих многоугольных окнах перпендикулярный узор, который в сочетании с резными перемычками, карнизами и выступающими балконами завораживает нас очарованием уходящей славы.

Английская скульптура в эту эпоху сохранила репутацию посредственности. Скульптуры, выполненные для фасадов церквей, как в Линкольне и Эксетере, далеко не соответствовали архитектуре, которую они должны были украшать. Большие алтарные экраны в Вестминстерском соборе и аббатстве Святого Альбана служили матрицами для статуй, но их достоинства слишком скромны, чтобы утяжелять наш рассказ. Лучшая скульптура была на погребальных памятниках. Были вырезаны изящные фигуры, обычно из алебастра: Эдуарда в Глостерском соборе, дамы Элеоноры Перси в Беверли-Минстер, Генриха IV и королевы Джоан в Кентербери, Ричарда Бошама в Уорике. Английские скульпторы были на высоте, изображая цветы и листву своей зеленеющей земли. Хорошая резьба по дереву: хоровые капеллы Винчестера, Эли, Глостера, Линкольна, Норвича задерживают дыхание своей трудоемкой красотой.

Живопись в Англии все еще оставалась второстепенным искусством, значительно отставая от современных работ во Фландрии и Франции. Иллюминирование оставалось любимым занятием; Эдуард III заплатил 66 фунтов стерлингов (6600 долларов?) за иллюминированный том романов,44 А Роберт из Ормсби подарил Норвичскому собору иллюминированный псалтырь, который Бодлианская библиотека считает «лучшей английской рукописью» в своих коллекциях. После 1450 года искусство миниатюры пошло на спад с ростом фресковой и панельной живописи, а в шестнадцатом веке оно угасло перед новым чудом печати.

VI. КЭКСТОН И МЭЛОРИ

В пятнадцатом веке неизвестный ныне автор создал самую знаменитую английскую пьесу-моралите. Everyman — это аллегория, персонажами которой являются непритязательные абстракции: Знание, Красота, Пять умов, Рассудительность, Сила, Добро, Добрые дела, Братство, Родство, Исповедь, Смерть, Эвримен и Бог. В прологе Бог сетует на то, что его заповеди игнорируют девять человек из десяти шесть дней из семи, и посылает Смерть напомнить жителям Земли, что они скоро должны явиться к нему и дать отчет о своих делах. Через строчку Смерть спускается с небес на землю, застает Эвримена за серьезными размышлениями о женщинах и золоте и предлагает ему войти в вечность. Эвримен оправдывается неподготовленностью, просит продлить время, предлагает взятку в тысячу фунтов, но Смерть дает ему только одно смягчение — его должен сопровождать в вечность какой-нибудь избранный друг. Эвримен умоляет Братство присоединиться к нему в великом приключении, но Братство мужественно оправдывается:

Если ты хочешь есть, и пить, и веселиться,
Или гулять с женщинами в похотливой компании,
Я тебя не оставлю…..
Everyman: Тогда составьте мне компанию в моем далеком путешествии.
Братство: По доброй воле я не пойду этим путем.
Но если ты хочешь убить или кого-нибудь убить,
В этом я помогу тебе по доброй воле.45

Эвримен обращается к Киндреду, своему кузену, который отклоняет приглашение, потому что «у меня судорога в пальце». Эвримен обращается за помощью к Гудсу, но Гудс так крепко заперт, что его невозможно освободить, чтобы оказать помощь. Наконец Эвримен обращается к Доброй Деве; она рада, что он не совсем забыл ее; она знакомит его со Знанием, которое приводит его к Исповеди, которая выводит его на чистую воду. Затем Добрые Дела спускаются вместе с Эврименом в могилу, и ангельские песни приветствуют очищенного грешника в раю.

Автор почти, но не совсем, одержал победу над неуклюжей драматической формой. Олицетворение какого-либо качества никогда не может считаться личностью, ибо каждый человек — это раздражающе сложное противоречие, уникальное разве что в составе толпы; а великое искусство должно изображать общее через уникальное, как Гамлет или Кихот, Эдип или Панург. Экспериментам и изобретательности понадобится еще столетие, чтобы превратить скучную морализаторскую пьесу в живую елизаветинскую драму о бесконечно изменчивом человеке.