Реформы и реформаторы

Однако было бы неверно полагать, что это сугубо утилитарное, прагматичное отношение к Церкви означало, что царь был безбожником или, хуже того, язычником. Как и большинство его современников, Петр I, несомненно, был человеком искренне и глубоко верующим, причем православным. Царь «вовсе не собирался переходить в какую-нибудь “еретическую” веру, православная догматика и основные обрядовые установления Православной церкви никакого возмущения у него не вызывали, и он даже, в меру своего невежества, интересовался богословскими вопросами и порою находил удовольствие в православном богослужении»[100].

Но Петр I очевидно разделял веру и институт Церкви, будучи убежден, что последний должен быть подчинен светской власти и содействовать исполнению миссии государства, которая виделась ему как несомненно богоугодная. Петр жил и действовал по принципу «Богу – богово, а кесарю – кесарево». Вера – это то, что принадлежит Богу, а значит, царь не вправе вмешиваться в вопросы веры, в основы православного вероучения и, напротив, обязан веру всячески оберегать и защищать. И не только по прагматическим соображениям, связанным с возможностями с помощью Церкви управлять подданными, но и потому, что он сам – подданный Бога (выражение Т. Гоббса[101]) и ему, Богу, только ему одному должен давать отчет в своих поступках.

Впрочем, руководствуясь этой же идеей, Петр I сеет первые семена религиозной веротерпимости в отношении представителей иных христианских конфессий. Опять же не только потому, что для исполнения задуманного ему необходимы иностранные специалисты, но и потому, что он не считает себя вправе быть судьей в вопросах веры, хотя, конечно, сама идея веротерпимости стала следствием знакомства царя с западноевропейской культурой. Однако никакого намерения заменить православие протестантской «немецкой верой» у Петра не было. Когда в 1701 г. некий поляк предложил ему соединить Западную и Восточную церкви, царь отвечал: «Господь действительно дал царям власть над народами; но над совестию людей властен один Христос, и соединение Церквей может совершиться только с Божией воли»[102].

Но именно в силу этих убеждений Петр I считал своим долгом очистить веру своих подданных от того, в чем видел проявления суеверия, которое он рассматривал как препятствие в постижении подданными новой государственной идеологии. В XVIII в. отношение к «суевериям», под которыми понимали веру в сверхъестественные явления, чудеса, волшебство, а также кликушество, колдовство, всякое инаковерие (старообрядчество, мусульманство и буддизм), «не только разделило общество на “невежд” и “просвещенных”, но и стало мерилом принятия или отвержения новых философских идей»[103]. Теме суеверий посвящены значительная часть данного царем Святейшему cиноду Духовного регламента 1721 г., многие проповеди Феофана Прокоповича и ряд иных текстов того времени. Сама же церковная реформа не ограничилась лишь перечисленными выше административными мероприятиями, но стала одновременно и «реформой благочестия».

Обращает на себя внимание относящееся к 1719 г. сообщение одного из иностранных дипломатов о беседе царя с представителями духовенства, в ходе которой Петр I «держал к ним довольно длинную речь относительно постановлений первоначальной Церкви. Он сказал им, что, по его убеждению, это огромное количество постов и совершаемых попами церемоний менее приятны Богу, чем сокрушенное и смиренное сердце, и увещевал их превыше всего поучать народ нравственности, потому что тогда суеверие исчезнет мало-помалу в его государстве и подданные его станут Богу служить лучше, а ему вернее».

Собственно к «реформе благочестия» можно отнести ряд указов 20-х годов XVIII в., касавшихся запрета на вынос икон из церквей и монастырей, привеса к ним монет, изготовления резных икон, продажи чудотворного меда и масла, зажигания свечей перед иконами на городских воротах и внешних церковных стенах, конфискации чудотворных икон, находившихся в частном владении, а также закрытия часовен. Показательно, что последнее из названных распоряжений диктовалось убеждением царя, что молитва на людном месте носит показной характер, что часовни, в которых нет никонианских священников, могут использоваться старообрядцами, да и вообще они отвлекают подданных от приходских церквей, где за ними налажен контроль. Помимо этого, были приняты некоторые меры по регламентации иконописания и иконопочитания.