Регенство Бирона. Осада Углича. Русский Икар

Федот Ильич был в отчаянии и едва устоял на ногах, вообразив, что он, бросив в печь пять рублей, должен заплатить казне еще восемнадцать. По его приказу сторож взял Емельяна за ворот и повел в приказ под громкий хохот народа. Князь, возвращаясь, смеялся почти всю дорогу, а Федот Ильич чуть не плакал и до самого своего дома беспрестанно бранил Емельяна.

На другой день князь Троекуров заболел, и Федот Ильич занял его место в Стрелецком приказе. Он в первую очередь позаботился распорядиться о немедленной продаже всего имущества Емельяна для возвращения в казну выданных ему денег. Дьяк советовал Федоту Ильичу не спешить и дождаться выздоровления князя, но окольничий и слышать ничего не хотел. И лошади, и телеги, и праздничный кафтан бедного воздухоплавателя были проданы, и его отпустили из приказа с одним только изношенным тулупом и со строгим обещанием, чтобы он впредь летать по-журавлиному не осмеливался.

– Пропала моя головушка! – сам себе с глубоким вздохом сказал бедняк, выходя из приказа. – Уж, видно, так мне на роду написано! Не видать уж мне до гробовой доски ни отца, ни невесты моей! Как я им теперь на глаза покажусь этаким нищим! Ох, горе, горе! Было у меня добро, да сплыло! Одна только копеечка в мошне от всего осталась!

В горестных размышлениях шел он прямо улицей, потупив глаза в землю, и неожиданно поравнялся с Отдаточным двором, где в старину русский народ обыкновенно топил горе и кручину.

Емельян вынул из мошны свою последнюю копейку и пошел к воротам Отдаточного двора.

– Подай милостыню, Христа ради! – сказал слабым голосам дряхлый седой старик, тащившийся на костылях мимо ворот Отдаточного двора.

– Христа ради? – повторил Емельян про себя, посмотрел на ворота, потом на нищего и отдал ему свою копейку.

– Награди тебя Господи! – прошептал старик, крестясь.

Емельян пошел по улице дальше и ощутил в душе то утешительное чувство, которое появляется после доброго дела. Какой-то внутренний голос говорил ему: «Не горюй, Емельян! Бог тебя не оставит».

Кое-как прожил он в Москве до октября месяца и кормился поденной работой. Десятого октября возвратился в Москву Петр Великий из Азовского похода, который кончился из-за измены неудачей. Уроженец Германии Яков Янсон, бывший при осаде Азова, заколотил русские пушки и перешел на сторону турок, которые немедленно совершили вылазку и нанесли русским значительный урон. Петр Великий вскоре вынужден был снять осаду. Однако эта неудача не умерила его пыла, и он начал уже задумывать новый поход для взятия Азова. В декабре того же года по воле царя бросили клич, чтобы всяких чинов люди шли в Преображенское и записывались в поход под Азов. Не долго думал Емельян. Рано утром, усердно помолившись в Успенском соборе, пошел он в Преображенское и, по просьбе его, был принят в Семеновский полк. Всем поступившим на службу по доброй воле были отведены в Преображенском специальные избы.

Наступили святки, и в селе начались разные потехи и веселости. Дочери солдат смотрели в зеркало на месяц, слушали под окнами, короче говоря, осуществляли первую строфу прекрасной баллады «Светлана». Молодицы, взявшись за руки, ходили по селу хороводами и пели песни. Их пугали иногда попадавшиеся навстречу солдаты, разнообразно наряженные.

Емельян стоял у окна избы и смотрел задумчиво на улицу. За столом, находившимся посредине покоя, сидели два солдата: один Преображенского полка, другой Бутырского. На первом был зеленый мундир с красными обшлагами, красный камзол и того же цвета штаны, на втором мундир, камзол и штаны были одного цвета – красного.

– Красивый у тебя мундир! – сказал преображенец солдату Бутырского полка. – Если бы можно было, то я к вам перешел.

– То-то же, – отвечал другой, приосанясь, – наш мундир не в пример лучше и вашего и семеновского. Взгляни-ка на Емельяна. Ну что за краса! Мундир синий, только камзол да штаны красные. Чу! слышишь? Экий хохот на улице! Что там такое делается, Емельян?

– Да над ряжеными смеются. Угораздило кого-то нарядиться журавлем! – ответил Емельян со вздохом, вспомнив свой неудачный полет.

– Уж не тебя ли они дразнят, проклятый? – сказал преображенец. – Да скажи, брат, как тебе взбрело в голову летать по-журавлиному?

– Долго рассказывать, Антипыч!

– Жаль мне тебя, молодца! Кручина у тебя на лбу написана. Да и немудрено. И всякий бы призадумался, если бы, как ты, пролетал все свое добро и пожитки!

– Не о себе я тужу, Антипыч, а о своем старике. Отец-то мой не знает, что я теперь солдат и что скоро пойду в поход под бусурманами. И проститься мне с ним не удастся!

– С кем не удастся проститься? – спросил неожиданно вошедший в избу офицер Преображенского полка. За ним вошли генералы Гордон, Лефорт и Головин.

Емельян и два его товарища вскочили и вытянулись. Когда офицер повторил свой вопрос, Емельян, заикаясь от робости, ответил, что ему хотелось бы перед походом проститься с отцом.

– А где живет отец твой и кто он таков?

– Землепашец. Дней в восемь можно к нему сходить и вернуться.

– Да разве ты без его ведома записался в солдаты?