Регентство. Людовик XV и его двор

Мадемуазель де Валуа не имела такие же возможности видеть герцога де Ришелье, какими обладала ее кузина, мадемуазель де Шароле, ибо та жила на первом этаже дома, выходившего в сад, ключом от которого располагал герцог де Ришелье. Мадемуазель де Валуа строго охраняли, в особенности ее отец, настолько строго, что однажды, на балу в Опере, когда г-н де Монконсей, друг герцога де Ришелье, облаченный в маскарадный костюм, похожий на домино герцога, беседовал с принцессой, регент, подозревавший о любви молодых людей, прошел рядом с дочерью и, обращаясь к Монконсею, которого он принял за герцога де Ришелье, произнес:

— Прекрасная маска, остерегитесь, если не хотите в третий раз очутиться в Бастилии!

Испугавшись, Монконсей тотчас снял маску, чтобы регент мог убедиться в своей ошибке; регент узнал его и промолвил:

— Что ж, хорошо, господин де Монконсей. Тем не менее совет дан, так что потрудитесь повторить вашему другу то, что я сейчас сказал в его адрес.

Однако это угроза ничуть не напугала Ришелье: он переоделся в женское платье и проник в покои принцессы.

Регент был извещен об этом нарушении его воли; но, поскольку, испытывая страстную любовь к Ришелье и пребывая в страхе, что угроза заключить его в Бастилию будет исполнена, мадемуазель де Валуа дала любовнику страшное оружие против своего отца, регент утаил гнев и поручил герцогу миссию в Испании.

Вот таким образом герцог де Ришелье и был избран для того, чтобы доставить орден Святого Духа принцу Астурийскому.[6]

Мы уже два или три раза упоминали о балах в Опере; и действительно, как раз в это самое время они были придуманы шевалье де Буйоном, который, непонятно почему, стал называть себя принцем Овернским и которому первому пришла в голову мысль поднять пол на высоту сцены и сделать из зала Оперы салон без перепада уровней. Герцог Орлеанский счел эту мысль настолько удачной, что установил шевалье де Буйону пенсион в шесть тысяч ливров. Как известно, в ту эпоху Опера располагалась в Пале-Рояле.

Тем временем стало известно о скором прибытии в Париж царя Петра.

Парижанам было чрезвычайно любопытно посмотреть на этого арктического монарха, который сделался плотником в Саардаме, вернулся в Петербург, чтобы с тесальным топором в руках подавить бунт стрельцов, и, наконец, разгромил в Полтаве короля Карла XII, носившего прозвище Северный Лев.

Петр I уже давно хотел повидать Францию; он изъявлял свое желание Людовику XIV в последние годы его царствования; однако король, удрученный недугами, свойственными его возрасту, разоренный войной за Испанское наследство, стыдящийся того, что у нет более возможности кичиться роскошью, присущей первым годам его правления, король, повторяю, как можно учтивее отговорил царя от этого замысла.

И вот в начале 1717 года Петр I решил исполнить свой замысел, отложенный по просьбе Людовика XIV на другое время.

Князь Куракин, его посол, уведомил регента о желании своего повелителя посетить Францию и, опасаясь услышать ту или иную отговорку, одновременно сообщил ему, что государь уже отправился в путь, дабы привести этот замысел в исполнение.

Так что регент не мог воспользоваться какой-нибудь уверткой, как это сделал в свое время Людовик XIV, и, поскольку прибытие царя было не за горами, отправил навстречу ему, в Дюнкерк, где его следовало ожидать, маркиза де Неля и г-на де Либуа, ординарного дворянина королевских покоев, вместе с каретами короля.

Был дан приказ встречать царя при его сходе на берег, оплачивать его путевые расходы и повсюду оказывать ему те же самые почести, какие полагались королю.

Кроме того, навстречу царю отправился маршал де Тессе, который встретил его в Бомоне и сопроводил в Париж, куда они прибыли 7 мая.

Царь был высок ростом, хорошо сложен, довольно худощав и смугл; его отличал свежий цвет лица; у него были большие живые глаза, пронзительный взгляд, порою свирепый, особенно когда по лицу его пробегала судорога, искажавшая всю его внешность и объяснявшаяся тем, что в детстве его пытались отравить; тем не менее, когда он хотел быть приветливым с кем-либо, лицо его делалось улыбающимся и достаточно доброжелательным, хотя во внешности царя всегда сохранялась некоторая толика сарматского величия.

Движения его были порывистыми и стремительными, нрав кипучим, страсти неистовыми; сложившаяся у него привычка к неограниченной власти приводила к тому, что его желания, причуды и прихоти быстро сменяли друг друга и не допускали никакого стеснения, что бы ни было его причиной — время, место или обстоятельства; порой, устав от наплыва визитеров, являвшихся к нему, он одним словом, одним жестом выпроваживал их или же покидал и отправлялся туда, куда его призывало любопытство; и если в это время его кареты еще не были запряжены, он садился в первый попавшийся экипаж, будь то даже фиакр.

Как-то раз, не найдя никакой другой кареты, он взял экипаж маршальши де Матиньон, приехавшей повидать его, и отправился в Булонский лес; в подобных случаях, а повторялись они часто, маршал де Тессе и телохранители царя опрометью мчались вслед за ним.