Регион в истории империи. Исторические эссе о Сибири

В том, что Сахалин был захвачен так скоро и при минимальном сопротивлении, не было ничего удивительного. При подготовке к войне российское военное командование не приложило особых усилий к тому, чтобы укрепить остров, который с 1869 года использовался империей как каторжная колония. К моменту высадки японского десанта фортификационные сооружения здесь стояли недостроенными, а Сахалинский гарнизон насчитывал не более 3100 человек. Примерно такое же число составляли так называемые дружинники, освобожденные каторжные и ссыльнопоселенцы, которые в обмен на службу в армии получили льготы при отбывании наказания³. Таким образом, японскому десанту, насчитывавшему 14 000 человек, противостояли плохо обученные и малодисциплинированные русские войска числом 6500⁴. В результате к концу июля, по японским источникам, на Сахалине в плену оказалось 4432 человека, причем 3271 из них сдались с Ляпуновым⁵.

Вопрос о причинах неудачной обороны Сахалина не раз рассматривался в российской и зарубежной историографии. Однако нежелание и неумение российского военного командования сначала укрепить остров, а потом и защищать его рассматривается в этих работах с точки зрения военных промахов и личных качеств командующего состава, в частности генерала Ляпунова⁶. В своей статье Мари Севела подытожила господствующее в историографии мнение, в соответствии с которым потеря Сахалина представляет собой критический пример «разложения российского военного аппарата на всех уровнях» (multidimensional decomposition of Russia's military apparatus)⁷.

Данная точка зрения правомерна, но ограниченна. Бесспорно, Русско-японская война доказала полную некомпетентность российского военного командования, но эта некомпетентность отражала не только кризис армии, но и кризис империи, разрываемой на части неразрешимыми противоречиями. В этом отношении потерю Сахалина следует рассматривать не только как неудачную военную операцию в «театре второстепенных военных действий», но и как эпизод, иллюстрирующий противоречия имперской политики на Дальнем Востоке. Иными словами, потеря Сахалина стала логическим следствием незавершившейся интеграции острова в состав империи, а последовавшая эвакуация его населения с наглядностью продемонстрировала, что сахалинцы являлись не только чужими среди чужих на оккупированном японцами острове, но и чужими среди своих в Российской империи.

Успешной интеграции острова в состав империи препятствовало несколько факторов. Во-первых, к началу XX века цели и мотивы имперской экспансии на Дальнем Востоке оставались неопределенными. Ни в центральном правительстве, ни в общественном сознании не существовало четкого понимания значения колониальных территорий для империи, а главное – не было согласия по поводу того, нужны ли они России вообще, что не могло не сказаться на эффективности обороны Сахалина. Во-вторых, ключевую роль в отчуждении Сахалина и его жителей от империи сыграл тот факт, что вплоть до 1905 года остров продолжал оставаться местом каторги и ссылки, что способствовало формированию противоречивого образа Сахалина в имперском сознании. Одним остров виделся как процветающая колония, где практическими (а не оторванными от жизни теоретическими) методами достигалась двойная цивилизаторская миссия: обрусение колониальной окраины и исправление преступников. Для других многоэтничное, многоконфессиональное и люмпенизированное население Сахалина представляло материал, непригодный для высоких целей «колонизации». Разрешить это противоречие к началу XX века не удалось, и отношение к сахалинцам оставалось двойственным; они еще не стали «своими», хотя не были и совершенно «чужими». Это двойственное отношение в полной мере проявилось во время эвакуации сахалинских жителей в августе 1905 года.

Фактическая сторона эвакуации Сахалина достаточно подробно освещена в работах как российских, так и японских исследователей⁸. Однако в этих работах не уделяется внимание имперской составляющей проблемы эвакуации и противоречивости действий как японского, так и российского командования. Для японского военного командования мирное население Сахалина представляло собой одновременно элемент этнически чуждый, препятствовавший успешной интеграции острова в состав моноэтнической империи, и элемент социально опасный, грозивший дестабилизировать ситуацию на оккупированном острове. Хотя японское командование приложило немало усилий к тому, чтобы четко отграничить «мирных жителей» от «каторжных», удавалось это не всегда, что приводило к плачевным последствиям. Но и на материке России сахалинцы воспринимались одновременно и как вредный «преступный элемент», и как мирное население, пострадавшее в ходе военных действий. С российской стороны хаотичность эвакуации во многом можно объяснить этим двойственным отношением, когда власти не могли суверенностью сказать, с кем они имеют дело – со «своими», с «чужими» или с теми и другими одновременно.