Рэгтайм

Однажды вечером семья остановилась у павильона, в котором негритянский духовой оркестр напористо играл рэг. Мать не знала, какой именно, но музыка тут же напомнила ей собственное пианино, звенящее под чудными пальцами Колхауса Уокера. Она вовсе не забыла недавней трагедии, но чувствовала лишь какое-то высвобождение, как будто бризы этого курортного города выдували из головы тяжелые мысли тут же, как они появлялись. Теперь музыка вдруг захватила ее, она ассоциировалась для нее и с Младшим Братом. Любовь к нему, страстное обожание пронзили ее. Ей казалось сейчас, что она его забросила. Худое, нервное, порывистое существо. Какая-то укоризна, какое-то отвращение. Вот так он смотрел на нее через стол, когда Родитель чистил свой пистолетус. Она почувствовала легкое головокружение, и, глядя в освещенный павильон, где неукротимые музыканты в красно-синей униформе работали со своими сверкающими трубами, корнетами, тубами и саксофонами, она подумала, что под каждой из этих псевдовоенных фуражек можно было бы увидеть торжественный лик Колхауса.

С этого вечера приморские восторги Родительницы стали более зыбкими. Ей приходилось теперь концентрироваться. Она проявляла определенную решимость, чтобы сохранить себе безоблачное небо. Она заботилась о сыне, о муже, об инвалиде-папаше и особенно о чудесном негритенке, который здесь процветал и рос не по дням, а по часам. Она стала также замечать внимание, которое ей оказывали некоторые гости отеля. До этого они кружили по краю ее сознания, ожидая с ее стороны благосклонности. Теперь она готова была даровать ее этим людям. В отеле было несколько впечатляющих европейцев. Германский военный атташе с моноклем в глазу, который всегда отдавал ей честь со сдержанной галантностью. Высокий и стриженный под излюбленный ими милитаристский бобрик, он выходил к обеду в белой униформе с черным галстуком. Он устраивал целое представление, заказывая вина и отвергая их. С ним не было женщины, но несколько довольно хамоватых мужланов, явно ниже его по рангу. Отец сказал, что это капитан фон Папен, инженер. Они видели его каждый день гуляющим по пляжу, раскатывающим топографические карты, показывающим что-то в море и что-то говорившим своим подручным. Обычно в это время какое-нибудь судно проходило на горизонте. «Это что-то вроде инженерной разведки, – говорил Отец, лежа на песке, – не понимаю, что может интересовать немцев в Южном Джерси». Отец не замечал двусмысленного интереса этого инженера к его жене. Мать это забавляло. С первого же беззаботного взгляда, которым она ответила на внимание офицера, она поняла, что в этом повелительном монокле сфокусировались самые похотливые намерения. Она решила игнорировать германца.

Была там также престарелая французская пара, с которой она обменивалась любезностями, смеялась, вспоминая свой школьный французский, а они великодушно похваливали ее произношение. Они появлялись на солнце, закутанные, как коконы, в белые одежды и газ, увенчанные панамами. Кроме того, они всегда носили с собой зонты. Муж был ниже своей жены и весьма тяжеловат, веснушки на лице, толстые очки. Он не расставался с сачком для бабочек и каким-то кувшином, а она все время таскала тяжеленную корзину для пикника. Каждое утро они исчезали в отдаленной дымке побережья, где не было ни отелей, ни променадов, но лишь только чайки, да кулики, да трава на дюнах, в которой как раз и трепетали вожделенные его крылышки. Он был профессор из Лиона – на пенсии.

Мать старалась заинтересовать Дедушку этой французской парой: как-никак общее академическое прошлое. Старик, однако, отверг знакомство. Он был полностью поглощен своим состоянием и слишком раздражителен, чтобы участвовать в цивилизованной беседе. Он признавал лишь одно занятие на этом курорте – ежедневные катания в кресле по променаду. В кресле, считал он, он никому не покажется дряхлым. На коленях он держал трость, и если движение на променаде замедлялось по вине пешеходов, он поднимал трость и тыкал острым концом как в мужские, так и в женские спины. Возмущенные люди оборачивались, а он проплывал мимо.