Рейд

— Ну, тогда надо начинать, — оживился отшельник, — чего ждёте, улитки поспели, давайте разливайте.

Казаки стали садиться на расстеленный на пол брезент. Стол у деда был очень меленький, а стульев всего два, брали улиток, хлеб с салом, Юра вытащил деликатес — целую луковицу. И не маленькую. Выпили по первой, по-честному порезали лук, брали улиток, сало. Дед ещё вывалил целую кастрюлю корня кувшинки. Белого стебля, что у самого грунта растёт. Вещь не противная, под кукурузное вино так и вовсе вкусная.

— Дед Сергей, — начал Фёдор Верёвка разливая по второй, — а откуда вы нашего Акимку знаете. По отчеству его величаете.

— О, так я же его батьки крёстный.

— Вот как? — удивлялись казаки.

— Так, так, — кивал дед, — Андрюшку то с рождения на руках держал.

Евойный дед, Аркадий Моисеевич, мой дружок старинный, в одном взводе тридцать лет отслужили, я шестнадцать призывов, а он так и вовсе восемнадцать. Лихой был казак, покойничек.

— Ну, выпьем, за старых казаков, — предложил Головин. — Здравы будьте, отцы!

Все чокались железными кружками и повторяли:

— Здравы будьте, отцы! Здравы будьте, отцы!

— Да, — выпив, говорит дед, — в моих призывах крепки были казаки, — он машет на казаков рукой, — не вам чета. Мы то, как на призыв шли? Бронюшку, какую-никакую, нацепили, ружьишко, какое-никакое, взяли и пошёл. Ни моторов в коленях, ни брони с охлаждением, ни панорам, ничего. Одной силой и глазом воевали. Не то, что сейчас, вам сейчас не война, а курорт у моря. Санаторий на Тазовской губе.

Казаки слушают деда, смеются, и хочется поспорить да нельзя со старшим пререкаться. А дед расхорошел от вина и кричит:

— Ну, чего приуныли, наливайте по следующей.

Пили, ели. А Татаринов Ефим и спрашивает у деда:

— Дед Сергей, а сколько же вам лет, если вы Акимова отца-то крестили?

— Так, восемьдесят семь уже.

Все сидели, удивлялись. Конечно, в станице старики все за восемьдесят живут, и за девяносто живут. Но то там, в прохладе домов, и с уходом родственников, и с больницей, и на витаминах, с процедурами. А тут-то, как дожить до таких лет. В болоте, с мошкой, с грибком, с бакланами и прочей свирепой живностью. И при всех своих годах старик не горбится, плечи держит широко, ходит бодро, не шаркает, как будто молодой, лет шестидесяти. Только вот голова и брода белые совсем. Крепок дед, не иначе он тут лотос ест.

— Так вы тут лотос ищете, — догадывается Вася Кузьмин.

— А то, как же, ищем, — соглашается старый казак. — Акимка вон, раньше тоже искал. Нашёл Аким Андреевич хоть один?

— Нет, — говорит Саблин, — ни разу не находил.

— То-то, — дед поднимает палец, — даже такой ловкий до рыбы как он и то цветок не находил. А я нахожу.

— Так научите нас, дед Сергей, — просит Иван Бережко.

— Так научу, наука-то не трудная.

Казаки даже есть и пить перестали, все слушали отшельника внимательно.

— Ты, мил человек, поселяйся на болоте, и каждый день по нему катайся туда-сюда. Так раз или два в год увидишь лепестки от цветка, что уже отцвел, ты те места и запоминай, и как таких мест насчитаешь с десяток, так уже и будешь знать, где его брать. Я так за год три или четыре цветка на цветении ловлю. Он тут есть, считай каждый месяц лепестки его вижу.

Ну, такую науку казаки и сами знали, катайся по болоту изо дня в день, наверное и найдёшь. Они снова принялись есть, немного разочарованные.

— Говорите, жить на болоте? — продолжает Иван Бережко. — Тут без людей, да хозяйки, и с ума можно сойти.

— Верно-верно, — кивает дед, — можно сойти. Ну да ничего, нам пластунам, что не смерть — то и ладно.

— Точно, — соглашаются казаки, — так и есть.

Снова разливают вино по кружкам. Выпивают. Литр уже усидели.

— Значит, без бабы тут вам не сладко, — заговаривает Юра.

— Не сладко, сынки, не сладко, я как лотос нахожу, так доктору звоню, говорю: приезжай. Он знает, что это значит. Едет ко мне патроны везёт, еду и всё что нужно, а ещё баб парочку. Я ему всегда говорю, ты мне потолще баб вези, а он мне вечно привозит китайских девок. А они тощие, все рёбра наружу, мелкие, зады махонькие, — старик машет рукой. — Ну, да ладно, как говорили в былые времена, дарёному коню в зубы не смотрят.

— А почему же ему в зубы не смотрят? — удивился Юра и другие казаки тоже интересуются.

— Да чёрт его знает, — смеётся дед, — я и знать их коней не знаю. — Он сам берёт бутыль, разливает по кружкам вино, — а давайте-ка песню споём. Казачью, старую.

— Какую же? — спрашивает Головин.

— А такую, может ты вспомнишь, ты то уже взрослый, — отвечает ему старый казак и запевает хрипло, но с душой:

На горе стаял казак
Да Богу молился
Чтоб ружье не подвело
Клинок не притупился.

Ойся, ты ойся
Ты меня не бойся
Я тебя не трону
Ты не беспокойся.

Аким вспомнил, эту песню ему пела бабушка, когда он совсем мал ещё был, слов он не помнил, а вот припев, смешной и тягучий, он припоминал. Он стал, как мог, не складно и не громко подпевать деду, а тот обрадовался и продолжал.