Рейна, королева судьбы

В мае Рейна вернулась в Хотин, где ее ждало письмо от Золмана. Муж выжил. Как выяснилось, его «дорожная бригада» предназначалась для работы в той же Транснистрии, то есть в местах, хорошо знакомых Золману еще по Гражданской. Ему удалось добраться до партизан; мобилизованный затем в армию, он закончил войну в Вене. Рухля тоже ушла с наступающей армией, переводчицей. С сестрой распрощалась холодно, как чужая. Больше они не встречались.

– Никогда. Больше мы не встречались никогда… – старушка на экране монитора слегка склонила голову набок, будто вслушиваясь в эхо последнего слова. – Никогда. Но я до сих пор чувствую на себе ее взгляд. Тот самый, который был на плацу. Вот сейчас я говорю с вами, а она смотрит. Все это время смотрит, не отворачиваясь. И мне тоже не отвернуться. Это как незаживающий шрам на сердце, который все время болит. Иногда мне кажется, что только он и делает меня живой. Что я прожила так долго только потому, что Рухля всё никак не отвернется, не отведет глаз, не отпустит…

Рейна Сирота, в девичестве Лазари, подавила вздох. Теперь она снова смотрела в объектив видеокамеры.

– Сразу после войны я родила дочь, потому что на этом настаивал Золман. Он думал, что это вернет нас к жизни. Но как можно вернуть к жизни мертвый камень? Мы были еще мертвее тех, кого оставили в могильных ямах. Да, мы выталкивали их вперед, а когда они падали, обходили их тела и шли дальше. Но… но оказалось, что мы умерли вместе с ними. Я знаю, моя дочь всегда чувствовала этот могильный холод. В нас было так много смерти, что она дотянулась и до следующего поколения, не знавшего войны. Получается, они тоже искалечены смертью… Впрочем, это уже другая история. История… История…

Старушка вдруг усмехнулась и доверительно наклонилась вперед:

– Знаете, я была уверена, что никогда не расскажу об этом. Моя дочь до сих пор обрывает меня, едва лишь я заговариваю на эту тему. Но есть еще и внучка. Раньше ее звали Мириам, а теперь она Рейна, как и я. Это она привезла меня сюда. Тут вообще замечательные дети. Если кто и сможет что-нибудь изменить, так это они. Ведь история – это не то, что было. История – это то, что стало. Вот и все. Выключайте свою камеру.

VII

Возвращаясь в мансарду, они не проронили ни слова. Не потому, что не о чем было говорить, а просто кончились силы: их едва хватило на то, чтобы добраться до постели. Проснулись поздно, уже после полудня, и снова долго молчали, на сей раз оттого, что не знали, с чего начать, пока наконец Рейна, устав от бесплодного поиска нужных слов, не заплакала, спрятав лицо в ладонях. Нир подошел, обнял, и правильное слово тут же нашлось само собой.

– Прости, – прошептала она. – Прости меня, пожалуйста.

– За что, любимая?

– За то, что я тебя втянула во все это. Посмотри, что с нами стало…

Нир погладил ее по волосам.

– Глупости. Ты ведь была права. Я не верил, а ты была права. Права на сто процентов. А значит, и жалеть не о чем. Мы хотели как лучше.

– Нас скоро арестуют?

Он вздохнул. Надо полагать, полиция уже побывала у него дома и, возможно, даже в Учреждении, по последнему месту работы. А там достаточно будет одного разговора с Эстер, чтобы установить личность девушки, которая была с ним на откосах: наблюдательная начальница давно уже насмешничала по поводу знаков внимания, которые Нир оказывал Рейне. Если детективы до сих пор не нагрянули сюда, то лишь потому, что никому не известен этот адрес. Ведь, уезжая из Хайфы, Рейна намеренно порвала все связи со своим прошлым окружением. Но и это, увы, ненадолго. Рано или поздно выяснится, что девушка живет неподалеку, и тогда до них доберутся путем простого опроса в близлежащих кварталах.

– Скоро. Если повезет им, то прямо сейчас. Если повезет нам, то через пару дней.

– Это тюрьма, да?

Нир подавил очередной вздох.

– Не бойся, – проговорил он с наигранной бодростью. – И не забывай: мы всего-навсего защищались. На нас напали. Нас чуть не убили. Не может быть, чтобы суд не принял этого во внимание…

Рейна высвободилась из его рук и прошлась по комнате.

– Знаешь, что самое обидное? – сказала она, с досадой ударяя кулаком по раскрытой ладони. – Мы ничего не добились. Или даже сделали хуже. К примеру, Фейга погибла не в июле, а в сентябре, но два этих месяца были сплошным мучением. Она голодала, болела, на ее глазах насиловали мать и убивали старшего брата. А смерть? Разве утонуть не страшнее, чем умереть сразу, от одного удара лопаткой по голове? Представь себе, как она тонула, маленькая девочка… как страшно ей было в эти несколько минут…

Это то, чего мы добились, Нир! И со всеми остальными то же самое. Помнишь, что моя бабушка сказала о шраме на сердце? Мы избавили ее от шрама на лице, но что она получила взамен? Еще большую жуть! А ты говоришь, что жалеть не о чем…

Нир взял ее за руки, заглянул в полные слез глаза.

– Послушай меня. Ты говоришь, что наше вмешательство изменило ситуацию к худшему. Допустим, так…