Рейна, королева судьбы

– Рейна! Держись! – чья-то настойчивая рука подхватила ее под мышку. – Греби! Греби, кому говорю! Или утонем вместе!

Йоселе, младший брат. Он всегда был прекрасным пловцом, как и все Лазари. Фейга просто не успела научиться. Не успела… А вот Рухля доплыла, выбралась на берег вместе с ними. Теперь они остались втроем – две сестры и брат. Трое уцелевших из девятнадцати душ большого семейства, собравшегося двумя месяцами раньше в родовом хотинском доме.

Старый Ицхок-Лейб, восьмидесяти двух лет, забитый насмерть украинскими крестьянами в поселке Новоселица вместе со своими правнуками, восьмилетним Давидом Сиротой и девятилетним Александром Лазари, сыном Брохи.

Его жена Сара, семидесяти девяти лет, заколотая штыком на краю могильной ямы.

Их сын, Аарон Лазари, пятидесяти трех лет, дипломированный бухгалтер, застреленный во время эсэсовской «акции» в числе других хотинских интеллигентов.

Жена Аарона, пятидесятидвухлетняя Энта, зарубленная румынским жандармом на обочине дороги.

Броха, двадцатидевятилетняя жена их старшего сына, утонувшая во время депортации вместе со своим сыном, восьмилетним Шлойме, и маленькой Фейгой, шестилетней дочерью Рейны Сироты.

Дети Брохи, трехлетняя Эстер и пятилетний Пини, скончавшиеся от тифа в гетто Секуряны вместе с двухлетним Борухом, сыном Рейны и Золмана Сироты.

Вторая невестка Аарона и Энты, Ривка, двадцати лет, убитая во время изнасилования вблизи Хотина вместе со своим сыном, грудным младенцем Хаимом-Моше, четырех месяцев от роду.

Престарелая бабушка Брохи, Хана-Лея, девяноста двух лет, принявшая смерть вместе с Сарой Лазари от штыка украинского полицая.

Благословенна память о них.

В Могилеве-Подольском депортированных на несколько дней предоставили самим себе. Так кошка, наигравшись с пойманной мышью, делает вид, что забывает о ней и, мурлыча от удовольствия, укладывается вблизи погреться на солнышке. Она точно знает: жертве просто некуда деться, а потому можно передохнуть и слегка разнообразить игру, подарив обреченному, загнанному, измученному существу ложную иллюзию надежды.

Впрочем, занимавшиеся депортацией румынские власти вряд ли воспринимали происходящее как игру. Их цель, общая в то время почти для всех европейских народов, состояла в том, чтобы как можно скорее и с наименьшими затратами очистить от евреев свою часть континента. Свежеприобретенная Транснистрия была выбрана в качестве площадки для исполнения этой задачи. Метод предполагался тот же, что и ранее в Бессарабии: бесконечные, бессмысленные пешие марши от деревни к деревне, то есть уничтожение депортируемых руками местного населения, а также посредством «естественной» убыли от голода, холода и болезней. Этот подход не только отвечал санитарным требованиям своевременного захоронения трупов, но и выглядел весьма экономным с точки зрения затраченных средств: на охрану колонны в три – пять тысяч человек требовалось не более десятка жандармов. В итоге можно было рассчитывать на окончательное решение вопроса силами одной роты, максимум батальона, без привлечения дополнительного строительства и прочих дорогостоящих мероприятий – транспортных, инженерных, организационных.

Могилев оказался сильно разрушен. Многие здания лежали в руинах, большинство жителей покинули город, а в развалинах и подвалах прятались наполовину одичавшие, озверевшие человекообразные существа, угрожающим рычанием встречавшие новых пришельцев. Рейна, Рухля и Йоселе высушили у костра одежду, но поиски пищи ни к чему не привели. Все съестное было уже начисто выметено из домов, из-под обломков складов и магазинов. Шанс найти еду оставался лишь в сельской местности, на полях и огородах вблизи крестьянских домов. Но они слишком хорошо помнили, как встречали их бессарабские деревни; если уж бывшие соседи оказались оборотнями-убийцами, то чего тогда следует ожидать здесь, за рекой, в чужой стране, от чужих и незнакомых людей? Нет, никому из депортированных и в голову не пришло бы отправиться за пределы города в одиночку или даже малой группой. Поэтому появление румынских жандармов, собирающих новые колонны, было встречено с определенным облегчением.

Им обещали, что приведут на новое место жительства, но дни сменяли друг друга, а колонны обреченных все так же месили грязь осенних дорог в пространстве между Днестром и Южным Бугом. От Могилева к Тульчину, от Тульчина северней, в направлении Немирова, и дальше на запад, в сторону Жмеринки, а там разворот через левое плечо на юг, к Лучинцу, Шаргороду и Мурафе, и снова на восток к Тульчину, на север к Немирову, на запад к Жмеринке… – по кругу, по кругу, по кругу, от погребальной ямы к погребальной яме. Питались тем, что удавалось найти на полях вдоль дороги: гнилыми клубнями, зернами из оброненных колосьев. К колодцам не подпускали, так что пили из канав, из луж, и только если очень повезет – из речек.