Рейна, королева судьбы

В конце первой недели сентября, вскоре после смерти Боруха, Золмана вновь забрали на «дорожные работы». Надеяться на повторение чуда не приходилось, и потому они с Рейной прощались навсегда, благодаря судьбу уже за саму возможность прощания: многим другим не досталось и такого. Обнялись без слез, потому что слезы давно кончились.

– Береги Фейгу, – сказал Золман, и тут же, скрипнув зубами, поправился: – Прости. Считай, что я этого не говорил, ладно?

Рейна молча кивнула. В наказе-пожелании мужа и впрямь не было никакого смысла, но смысла уже не было ни в чем, ни в чем. Смысл кончился еще раньше слез. Оба – и он, и она – знали, что мобилизованные в «дорожные бригады» живут не дольше нескольких суток, а затем их расстреливают, часто – по причине потери рассудка в процессе погребальных работ. Золман уходил навстречу неминуемой гибели. Неминуемой выглядела и скорая смерть остающихся в секурянском гетто Рейны и Фейги – если не от болезней, то от голода. Оставшихся ценностей – зашитых в белье, сбереженных в кошмаре грабежей и погромов, могло хватить еще максимум на месяц.

Но судьба в очередной раз скакнула в сторону, диким изворотом выбросив людей из, казалось бы, твердо прочерченного русла в другое, не менее страшное. В середине сентября во всех гетто и лагерях Бессарабии объявили о предстоящей депортации евреев в Транснистрию – украинскую область между Бугом и Днестром, подаренную Гитлером румынскому правителю Антонеску. Обитателей гетто Секуряны разделили на несколько пятитысячных групп, которые должны были следовать в село Атаки для переправы на левый берег Днестра, в город Могилев-Подольский. К счастью для остатков семейства Лазари, они попали в одну из последних колонн: первые были почти полностью истреблены еще на правом берегу.

К реке подошли уже глубокой ночью, на исходе сил, преодолев за один переход почти тридцать километров. Дети, шестилетняя Фейга и восьмилетний Шлойме, уже не могли идти, так что Рейна, Броха, Рухля и Йоселе по очереди тащили их на руках. Кое-как устроились на ночлег; с реки дуло, бугристая холодная почва неприветливо толкала изможденные тела, тянула из них последнее тепло. Утром, когда рассвело, Рейна увидела, что они лежат рядом с полными трупов могильными рвами, едва присыпанными сверху. Кое-где поверхность слегка шевелилась, и тогда казалось, будто земля-оборотень, земля-людоед двигает челюстями, дожевывая свою обильную пищу.

Берег на много метров вокруг был усеян вещами погибших – ломаными чемоданами, мятой одеждой, детскими игрушками, втоптанными в грязь шапками. Как видно, за несколько дней непрерывного душегубства румыны и украинцы устали от грабежа и пресытились смертью. Ночевавшая по соседству молодая женщина в приличном пальто произнесла с невольной интонацией старожила, просвещающего вновь прибывших:

– Вчера было уже не так страшно. Не то что в первые два дня.

– Откуда вы? – спросила Рейна.

– Из Южной Буковины. Нас привезли на поезде.

Рейна понимающе кивнула. На поезде… – это объясняло и необычно большое количество вещей, и относительно свежий вид депортированных.

Женщина вдруг всхлипнула:

– Видели бы вы, что они тут вытворяли.

Расстреливали, пока все рвы не набили. Старикам бороды выдергивали. Топили. Выстрелами загоняли людей в воду – плывите, мол, сами! Все мои… там, во рву… – она спрятала лицо в ладонях и заплакала.

«Надо же, плачет, – равнодушно подумала Рейна. – Точно, из новеньких».

– Как же вы… еще здесь? – спросила она вслух.

– Нас, нескольких женщин, они взяли к себе в деревню. Насиловали всей командой. А вчера вот выкинули. Надоело.

Рейна снова кивнула:

– Они всегда устают. Но это ненадолго, не надейтесь.

Днестр напротив Могилева широк, до полукилометра. Переправлялись на плотах, сколоченных кое-как, на живую нитку. Людей на них загоняли столько, что те стояли плечом к плечу, ноги в воде. Метрах в пятидесяти от противоположного берега стоявшая с краю женщина в приличном пальто неловко взмахнула руками, оступилась, схватилась за соседку, та тоже пошатнулась, вскрикнула, и паника, как пожар, охватила всю массу людей, скучившихся на плоту. Все вместе они качнулись с края на край, отчаянно стараясь сохранить равновесие и от этого еще больше ухудшая ситуацию, плот тоже качнулся туда и сюда, высоко задирая дощатый бок, и перевернулся, накрыв собой часть своих пассажиров.

«Боже мой, Фейгеле!» – страх за дочь ожег Рейну сильнее, чем холод осенней воды.

– Фейга! – крикнула она, вынырнув на поверхность. – Фейга! Фейга!

Рядом, страшно выпучив глаза и хватаясь за воздух, тонула женщина в пальто.

– Фейга! Фейга!

– Мама! Ма…

Рейна обернулась. Дочь, едва удерживая рот над водой, отчаянно мельтешила руками в нескольких метрах от нее. Рейна рванулась туда. Плыть в одежде было неимоверно трудно, как бежать во сне. Она смогла продвинуться всего метра на два, прежде чем поняла, что не успевает.

– Фейга… Фейга…

Она глубоко вдохнула, прежде чем прекратить движение, прежде чем уйти под воду вслед за дочерью, вслед за последним своим, третьим своим погибшим ребенком.