Рейнеке-лис

Считая, что дядя "накормлен медом",
Весьма довольный этим исходом,
Рейнеке-лис решил отобедать,
Курочки свежей решил отведать.
Он знал, где ходят курочки-дурочки,
И — цап! — к одной подобрался курочке.
Бежит вдоль реки с захваченной курицей,
Бежит бережком и от солнца щурится.
Сделал короткую он остановку:
Курочке отхватил головку,
Оттяпал головку одним укусом
И, можно сказать, пообедал со вкусом.
Однако надо бы поторопиться,
Но прежде надо воды напиться,
Речной водицей запить обед...
Ах, дел-то полно! А времени — нет!
Бежит и думает: "Я — молодчина!
Попался все же медведь-скотина,
Залез-таки к Рюстефейлю во двор,
А у Рюстефейля остер топор!
Ах, Браун! Я величал его "дядя",
В его поганые очи глядя,
Говорил, что ценю его дружбу, да,
Но другом он не был мне никогда.
Не другом он был мне, а врагом,
Сутяжничал, угрожал судом.
Теперь небось уже сдох в колоде,
А я разгуливаю на свободе.
Всю жизнь — то с жалобой, то с доносом,
А кончил, сутяга, медвежьим поносом.
Теперь-то уж больше не донесет!.." —
Вот что Рейнеке-лис несет.

И вдруг он видит: там, на песке,
Браун лежит и воет в тоске.
Такой протяжный, жалобный вой.
Стало быть, дядюшка-то — живой!
"Какой же ты, Рюстефейль, никудыка!
Да это же, честное слово, дико:
Подобное лакомство упустить!
Нет! Этого я не могу простить!
Ведь благороднейшие особы
Медвежье мясо ценят особо,
Об этом жирном, изысканном блюде
Смеют мечтать лишь богатые люди,
А ты это все упустил, дурак,
Ты отпустил его не за так,
Даром стараться меня заставил...
И все ж, я смотрю, он залог оставил!"

Воспрянул тут лис, вначале подавленный,
Узрев, что медведь-то весь окровавленный:
Кровь струится из головы.
"А! Здравствуйте, дядюшка! Это — вы?!
Что вы делали? Где были?
Где вы свои перчатки забыли?
А это что за красный берет
У вас на макушке? Прекрасный цвет!
Может быть, вы стали аббатом?
Сжальтесь тогда над заблудшим братом!
А где же ваш изумительный чуб?
Срезал цирюльник небось, душегуб?
О господи! Пощади наши души!
Срезать чуб и порезать уши!
Смотрите, кровь из ушей течет!
Ну, как вам, по вкусу ль пришелся мед?
Вы Рюстефейлю дорого ли заплатили
Или бесплатно вас угостили?.."

Браун молчал, онемев от боли
(Злодей-то на раны посыпал соли!),
Да как отомстить? Ответить чем еще
В состоянии крайней, плачевнейшей немощи?
Медведь понимает, что делать нечего,
Но чтоб хоть не слушать гнуснейшую речь его,
В ужасных муках к реке спускается,
Снова в самую глубь бросается,
И опять плывет он вниз, по течению,
Предаваясь немыслимому огорчению.
Проплыв немного (всё — ближе к дому),
По бережку вновь поднялся крутому,
И тут же на землю прилег,
Прилег потому, что ходить не мог,
И захрипел, на лужайке лежа:
"К себе прибери меня, господи боже!
Вот лежу я на берегу:
Подняться не в силах, ходить не могу.
Но если мне суждено подняться,
То для того лишь, смею признаться,
Чтоб поскорее двора достичь
И там отчаянный бросить клич,
Зовущий к немедленному отмщению
Тому, кто по дьявольскому наущению,
Одержимый коварством, алчностью, злом,
Глумился над королевским послом!
И хоть нет наказанья для этой твари,
Предайте Рейнеке страшной каре!
Он архипредатель и архиплут,
И пусть приговор ему будет крут!"
И медведь поднялся, рыча и воя,
Мотая израненной головою.
Его страдания были жутки.
Он добрел до дворца на четвертые сутки.