Рейнская легенда

— А как поживает мой друг — доблестный рыцарь сэр Гильдербрандт? — спросил он.

— Клянусь святым Буффо, это уж слишком! — взревел маркграф и в самом деле бросился вон.

— Клянусь святым Буго, — сказал его друг, — славные рыцари, высокородные сэры, что приключилось с моим дорогим маркграфом?

— Небось носом кровь пошла, — сказал Готфрид и ухмыльнулся.

— Ах, мой добрый друг, — промолвила маркграфиня, не в силах совладать с охватившим ее волнением, — боюсь, вы подлили масла в огонь, — после чего она подала знак дамам, и они поднялись и удалились пить кофе в гостиную.

В это время воротился маркграф, несколько овладев собою.

— Отто, — проговорил он строго, — отправляйся к дамам; не пристало мальчику оставаться с доблестными рыцарями после обеда.

Высокородный отрок покинул комнату с видимой неохотой, а маркграф, севший на место супруги во главе стола, шепнул сэру Людвигу:

— Гильдербрандт прибудет сюда сегодня на пир в честь твоего возвращения из Палестины. Мой добрый друг — мой истинный друг, мой боевой сотоварищ, сэр Готфрид! Не дурно поглядеть, как бы музыканты не напились да пышки не переспели.

Сэр Готфрид, схватив на лету слова своего благодетеля, подобострастно поклонился и вышел.

— Сейчас ты все узнаешь, мой добрый Людвиг, — сказал маркграф и бросил на друга надрывающий сердце взор. — Видел ты Готфрида, только что покинувшего покои?

— Да, видел.

— Ты как будто усомнился в его достоинстве; но поверь, о Людвиг, сей Готфрид — славный малый и мой верный друг. Да отчего бы и не быть ему моим верным другом? Он мне близкий родич и наследник всех моих владений. Если у меня (здесь черты маркграфа снова исказились непереносимой мукой), если у меня не будет сына.

— Но мне еще не случалось видать мальчика более цветущего здоровьем, — отвечал сэр Людвиг.

— И, однако же, — ха-ха! — может статься, что скоро у меня не будет сына.

Маркграф опрокинул за обедом не один кубок вина, и сэр Людвиг, разумеется, подумал, что его доблестный друг сильно захмелел. В этом старался он от него не отстать; ибо суровый боец тех времен не отступал ни пред нечестивым, ни пред пенной чашей, и не одну буйную ночь провел наш крестоносец в Сирии с Ричардом Львиное Сердце[4], с его соратником Готфридом Бульонским, — какое! — с самим неустрашимым Саладином.

— Знавал ли ты Готфрида в Палестине? — спросил маркграф.

— Знавал.

— Отчего же тогда ты его не приветил как подобает теплым дружеским объятьем? Уж не оттого ль, что Готфрид беден? Ведь тебе известно, что знатностью рода он не уступит и тебе, мой сиятельный друг!

— Что за дело мне до его рода и до его бедности! — отвечал честный рыцарь. — Как это сказано у миннезингера? Ух, черт, вроде «богатство штамп на золотом, а сами мы — золотая монета»[5]. Так знай же, Карл Годесбергский, что сей Готфрид — неблагородного металла.

— Клянусь святым Буффо, ты клевещешь на него, милый Людвиг.

— Клянусь святым Буго, милый Карл, то, что я говорю, — истина. Малый был известен в стане крестоносцев, и известен постыдно. До того как пристать к нам в Палестине, завернул он в Константинополь и научился тамошним уловкам. Он плутует в кости, — да-да! — и он конский барышник. Он обыграл на пять тысяч марок простосердечного Ричарда Английского в ночь пред штурмом Аскалона, и я поймал его на месте с краплеными козырями. Он сбыл гнедую кобылу Конраду Монт-Серра, а сам запалил ее, негодяй.

— Как? Ты хочешь сказать, что сэр Готфрид нечист на руку? — вскричал сэр Карл, сдвинув брови. — Ну, клянусь святым заступником Буффо Боннским, всякого, кроме Людвига Гомбургского, я б за такие слова вспорол от черепа до самого брюха!

— Клянусь святым Буго Катценелленбогеном, я готов подкрепить свои слова кровью сэра Готфрида, но только не твоей, старый боевой собрат. И надо отдать плуту должное — он малый не промах. Святой Буго! И ведь он отличился под Акром. Но такая уж у него была слава, что, невзирая на доблесть, его выгнали из войска и даже капитанский патент не разрешили продать.

— Про это я слыхал, — сказал маркграф. — Готфрид мне обо всем поведал. Вышла какая-то глупая пьяная стычка, — глупейшая штука, поверь мне. Гуго Броденельский не пожелал, чтобы на столе была черная бутылка. Готфрид разгневался и, говоря по правде, просто-напросто запустил этой бутылкой в сиятельную голову. Отсюда его изгнание и нежданное возвращение. Но ты не знаешь того, — продолжал маркграф, тяжко вздыхая, — какую услугу оказал мне достойный Готфрид. Он раскрыл мне глаза на изменника.

— Ну, пока еще нет, — отвечал Гомбург с усмешкой.

— Клянусь святым Буффо! Трусливого, гнусного обманщика, коварного изменника! Скопище изменников! Гильдербрандт — изменник, Отто — изменник, и Теодора (о, благие небеса!), она — она тоже. — При этих словах старый рыцарь разразился слезами и чуть не задохнулся от охватившего его волненья.

— Что значит эта вспышка, друг мой? — вскричал не на шутку встревоженный сэр Людвиг.