Рейнская легенда

— Примечай, Людвиг, примечай за Гильдербрандтом и Теодорой; погляди на Гильдербрандта и Отто. Словно, словно, говорю я тебе, словно две капли воды… О святые заступники, привелось же мне дожить до такого! Вырвать всех близких из своего сердца и встречать одинокую старость! Но чу! Съезжаются гости. Ежели тебе не угодно осушить еще бутылочку кларета, пойдем в гостиную к нашим дамам. А там — примечай за Гильдербрандтом и Отто!

Глава III Празднество

И точно — празднество уж началось. Верхами и в каретах к замку съезжались знатнейшие рыцари и дамы и входили в залитую огнями парадную залу Годесберга. Слуги в дорогих одеждах (они были облачены в камзолы небесно-голубого ипрского сукна и штаны богатейшей золотой парчи — цвета знамени Годесбергов) разносили на серебряных подносах угощенья. Лепешки только что из печей, плавающие в масле; ломтики хлеба, смазанные той же восхитительной приправой и столь тонко нарезанные, что, казалось, у них вот-вот прорежутся крылышки и они вспорхнут под потолок; кофе, введенный в обычай Петром-пустынником после его поездки по Аравии, и отличнейший чай, поставляемый лишь Богемией, — все разносилось в чашах среди праздничной толпы и с охотой поглощалось гостями. Никого не занимало уныние маркграфа, — поистине, сколь мало знает веселящееся собранье о муках, таящихся в груди того, кто созвал его на пир! Маркграфиня была бледна, но женщина умеет таить свои чувства; она лишь стала еще любезней и смеялась, хоть смех ее был не весел, и болтала, хоть беседа была ей в тягость.

— Вот они оба, — сказал маркграф, сжимая плечо друга. — Гляди же!

Сэр Людвиг глянул на танцующих кадриль, — в самом деле — рядышком в соседних парах там стояли юный Отто и сэр Гильдербрандт. Два яйца не более схожи меж собою! Сэра Людвига пронзила страшная догадка о причине ужасных подозрений его друга.

— Все ясно, как апельсин, — понуро вымолвил несчастный маркграф. — Брат мой, покинем это место; сыграем лучше партию в крибедж[6]! — И, удалясь в будуар маркграфини, наши воины уселись за игру.

Но хотя игра эта интересная и маркграфу шла карта, внимание его было рассеянно — так неотступно волновала его ум зловещая тайна. Посреди игры явился раболепный Готфрид и шепнул на ухо своему благодетелю нечто, приведшее последнего в такую ярость, что оба свидетеля этой сцены опасались апоплексического удара. Однако маркграф совладал со своими чувствами.

— В какое время, говоришь ты? — спросил он Готфрида.

— Едва забрезжит рассвет, у главного входа.

— Я там буду.

«И я тоже», — подумал про себя сэр Людвиг, славный рыцарь Гомбургский.

Глава IV Погоня

Сколь часто человек в великой гордыне своей загадывает о будущем и полагает себя в силах склонить неумолимую судьбу! Увы! Мы всего лишь игрушки в ее руках! Сколь часто говорим мы «гоп», прежде чем перепрыгнем через пропасть! Сколь часто, имея довольно сидений, покойных и уютных, мы оказываемся меж двумя из них; и тешимся мыслью, будто зелен виноград, коль скоро нам не дано его сорвать; или, еще хуже, пеняем на других, сами будучи во всем виноваты. Когда забрезжил рассвет, сэра Людвига, рыцаря Гомбургского не было у главного входа.

Он проспал до десяти часов. Вечерние возлияния были изобильны, долог и труден дневной путь. Рыцарь спал, как спал бы всякий воин, который не привык к пуховым перинам и пробуждается лишь при зове утренней трубы.

Проснувшись, он открыл глаза. У его постели сидел маркграф. Долгие часы провел он тут, глядя на почивающего друга. Глядя? О нет, всего лишь бодрствуя у его изголовья, предаваясь несказанно печальным мыслям, невыразимо горьким чувствам.

— Который час? — было первое невольное восклицание Гомбурга.

— Полагаю, что пять, — отвечал его друг. Было десять. Могло быть двенадцать, два, половина пятого, двадцать минут шестого, маркграф все равно сказал бы: «Полагаю, что пять». Несчастные не знают счета времени, для них поистине неравны взмахи его крыл.

— А завтрак готов? — осведомился крестоносец.

— Спроси у дворецкого, — отвечал маркграф, безумно тряся головой, безумно вращая глазами, безумно улыбаясь.

— Буго милостивый, — сказал рыцарь Гомбургский, — что с тобою, друг мой? По моим часам уж десять. Ты встаешь всегда в девять. Ты… ты (о, святые небеса!), ты не брит! На тебе трико и шелковые чулки еще со вчерашнего пира. Воротник на тебе весь измялся — он вчерашний. Ты не ложился? Что приключилось, о брат мой, что приключилось?

— Приключилось обычное, Луи Гомбургский, — молвил маркграф, — то, что всякий день приключается. Неверная женщина, неверный друг, разбитое сердце. Вот что приключилось. Я не ложился.

— Что это значит? — вскричал граф Людвиг в глубоком волненье. Неверный друг? Но разве я неверный друг? Неверная женщина, — но ужели прекрасная Теодора, твоя супруга…

— Нет у меня более супруги, Луи; нет у меня ни супруги, ни сына.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .