Рейс

Трое были из ее класса. Один студент из местного университета, племянник сенатора. Они наручниками приковали ее к кровати в трейлере одного из них – его родители уехали в гости к родственникам на неделю в соседнюю Оклахому. Молодые люди насиловали ее два дня и две ночи напролет. Больше всех усердствовал племянник сенатора. Ей было больно. Ее тошнило. Но они вливали ей в рот водку. И продолжали…

Адвокат, работодатель ее отца, отказался помогать ей. Суд, на котором присутствовал чуть ли не весь город, был для нее хуже изнасилования. Защита обвиняемых доказала с показаниями многочисленных свидетелей, что никакого изнасилования не было, а была обычная студенческая оргия. По мнению защиты, к которому прислушивалось жюри присяжных, синяки от наручников доказывали только то, что она сама настаивала на извращенном сексе, насмот­ревшись порнофильмов. Родители сторонились ее, не разговаривали с ней. Поверили, что во всем виновата именно она.

Джейн бросила дом, школу, уехала к тетке на другой конец страны, окончила там школу, поступила в университет, на факультет журналистики. Чтобы прокормить себя, работала в баре, в стрип-клубе по ночам. Но ни единого раза с тех пор она не была с мужчиной.

Целовалась после этого только один раз. Со своим московским коллегой Прохоровым. Но не сложилось. Она часто вспоминала о том первом и последнем поцелуе, о том, как он говорил с ней, пел ей песни под гитару, обнимал ее, фотографировал. И жалела, что все так получилось. Винила во всем только себя. Но тут же говорила сама себе, что главное в ее жизни – работа, а все остальное….

Еще не успела стихнуть последняя судорога оргазма, как Джейн открыла глаза и тут же переключилась на другие мысли – она в очередной раз на пороге огромной сенсации. Она вылезла из ванной, не вытираясь подошла к компьютеру и вновь открыла фотографии «Бука М 1-2».

Москва. Июль

– Ты уверен?

– Мы с ним знакомы сто лет. Он мне лично дело шил, Евгений Тимофеевич. Чуть на тот свет не отправил. Ошибки быть не может.

– Понятно. В пятницу, говоришь?

– Хотел в четверг. Я сказал, не успею.

– Молодец. Зачем ему билет?

– Не сказал.

– Без бороды, говоришь?

– Да. Сбрил при мне. Могу фото переслать и паспорта копию.

– Хорошо. С тобой свяжутся до вечера.

Прервав разговор, не попрощавшись, Книжник иссушенными желтыми пальцами обхватил и сжал высокие скулы над впалыми небритыми щеками. Он не испытывал ни удивления, ни радости, ни удовлетворения. Рядом на столе лежал распечатанный на принтере скомканный листок бумаги, в котором при желании можно было различить три цифры – 220. Не напряжение в сети и не сумма прописью, а количество нанограмм ПСА (простатического специфического агента), то бишь белка, на миллилитр сыворотки крови. Иными словами, смертный приговор. Четвертая стадия рака простаты. Метастазы в тазовых костях и прямой кишке.

Участившиеся боли Книжник, которого жизнь научила терпению, до сегодняшнего дня связывал с последствиями давнишней сложной операции по удалению геморроидальных узлов и с хроническим простатитом, заболеванием, которое в «тепличных» условиях жизни на зоне считается нормой и пустяком. Он обходился антибиотиками и болеутоляющими, в том числе и наркотиками, пока боли не стали невыносимыми.

Светило московской урологии Андрей Петрович Морозов, который умел лечить пациентов одним своим присутствием и словом, только снял очки, вытер пот над бровями и беспомощно развел руками:

– Запустили, Евгений Тимофеевич. Запустили… Mea culpa…44

На самом деле они оба знали, что анализ давно нужно было сделать. И профессор на этом настаивал. Но Книжник, как юноша, гордившийся мужскими способностями в его возрасте, и слышать не хотел о том, чтобы ради объективности анализа отказаться от половой жизни на целых три недели.

– Надежда не поймет, – с наигранным смущением говорил он.

– Надежды юношей питают, – отшучивался в ответ профессор и ограничивался массажем, который на некоторое время избавлял Книжника от регулярных болей.

УЗИ ничего необычного для его возраста не показывало. Да – аденома, да – увеличенная железа. Но ведь ему восемьдесят четыре. Столько не живут. С аденомой или без.

Книжник погладил рукой почти не отличимую от цвета кожи татуировку над локтем другой руки и вдруг вспомнил, как откинулся с зоны «умирать от туберкулеза».

Было это в 80-х. Зона на Алтае. Злая. Холодная. Книжник и равные ему могикане уголовного мира никогда не использовали по отношению к себе книжного определения «вор в законе». Называли себя просто – Воры. С большой буквы. Авторитетам было западло ходить на зону за убийство. Не их уровня статья. Закрыли его тогда по полной – за мошенничество в особо крупных. Уже в то время Книжника не только боялись. Многие его любили и уважали. На союзном сходняке единогласно решено было Евгения Тимофеевича выручать.