Рейс

Он сам найдет Алехина и сам во всем разберется. Он уже его нашел. То, что Алехин три года не выходил на связь со своей семьей, за которой люди Книжника следили все это время, могло означать лишь одно. По каким-то причинам он с ними расстался, дал денег и бросил. Слежка прекратилась только в конце июля, когда лондонская полиция загребла обоих его людей за попытку ограбления борделя. Ничего лучше не придумали. Идиоты. Никому нельзя доверять. И жалование у них нормальное было, и все такое. Живи, радуйся. Не в Урюпинске, а в Лондоне. Как на отдыхе. Но сколько волка ни корми…

Книжник не успел еще возобновить слежку в Лондоне, как Алехин сам нарисовался в Лос-Анджелесе. Старик не поверил армянам, что Алехин утонул. Менты не тонут, угрюмо шутил он. И вот Алехин всплыл. В Ростове...

Да, семья Алехина жила на деньги общака, но синдикат не знает, что деньги пропали. Из всех отцов-основателей теперь остался только он один, Женя Книжник. Никто, кроме него и Алехина, больше не знал, сколько было денег в том грузовике и что с ними произошло. Так получилось само собой. Чекисты нажимали на спусковой крючок быстрее, чем Воры могли предвидеть. Теперь его черед только вопрос времени. И он падлой будет, если не успеет достать Алехина и задать тому пару вопросов; он его достанет. Пока не достали его самого.

Денег и собственности, что оставались сейчас у Книжника, и так, без украденного общака, хватит невестке, внучке, Надежде, коту Рыжику, обслуге и всей его армии на три жизни. Книжник, как охотник, испытывал нечто вроде азарта погони. Он чувствовал, что Алехин вот-вот окажется в его руках. Единственное, чего он не понимал, – это зачем, ради чего мент вернулся в Россию и зачем ему военный билет. Он что – сошел с ума? И хочет ехать на войну? Или спрятаться там от него? Не выйдет.

– На войну, товарищ Жданов, ты не поедешь, – улыбнулся в первый раз за день Книжник. – Сначала ответишь за «Звезду» и «Ленинград», за Михаила Михайловича и Анну Андреевну. Потом – по отдельной статье, за Сашу. А с деньгами, по ходу, разберемся. Деньги рак не лечат… – и он потянулся к телефону.

Глава четырнадцатая 

РЯДОВОЙ ПОЛИТРУК

Ростовская область. Август

Черный блестящий муравей упорно карабкался вверх по сухой травинке. Травинку Алехин зажал в кулаке, лежа в копне сена и жмурясь на яркий свет полуденного солнца. На конце травинка обрывалась, но муравей настырно лез и лез вверх, словно там, на обрыве, была какая-то одному ему видимая цель.

Неподалеку две небольшие темные птицы взмывали в воздух и, сложив крылья, отвесно падали друг за дружкой, в нижней точке почти касаясь земли. Потом с криками взмывали вверх снова, чтобы вновь упасть. Птичий крик был почти не слышен за рокотом моторов, доносившимся от шоссе. Там шла и шла бесконечная колонна бронетранспортеров, танков, «Градов», самоходных пушек и зеленых грузовиков с кузовами, покрытыми серым брезентом. Пыль стояла столбом. Сухой ветер подхватывал ее в небо узкими спиралями мини-смерчей и относил в бескрайнее поле.

Украинская граница начиналась километрах в двадцати. Туда и направлялась колонна. Алехин и его спутники решили остановиться. Переждать. Больше не было сил глотать пыль. Колонну было все равно не обогнать, и чтобы не задохнуться – лучше пропустить и дать ей уйти подальше. Решили, что пары часов хватит. К тому же у «Патриота» приспустило правое переднее колесо. Отъехали по ухабистой грунтовой дороге к лесополосе, куда не долетала пыль с трассы. Расположились в прозрачной тени жиденьких березок, раскурочив ближайшую копну, чтобы удобней было присесть и полежать.

Рыбников молча и сосредоточенно менял колесо. От помощи Алехина он отказался. Писатель Захаров ходил взад-вперед по бровке лесополосы, ни на секунду не прекращая своего бесконечного монолога. Никто не задавал ему вопросов, а он все говорил и говорил, словно всю жизнь до этого молчал. Не столько даже говорил, сколько старался перекричать рев колонны. Поскольку Рыбников был занят, монолог в основном был обращен к Алехину, который сосредоточенно разглядывал муравья на травинке и держался из последних сил, чтобы не откинуться на спину и не уснуть под монотонный дорожный гул и обрывки фраз, которые мог разобрать. Он не хотел обидеть писателя невниманием и время от времени кивал, давно уже потеряв нить его рассуждений.