Рейс

Книга интересная, актуальная и глубокая. Да, это триллер, детектив и боевик одновременно, но самое главное, что в основе романа лежит реальное расследование крушения «Боинга» рейса МН-17 — одной из самых кровавых трагедий в войне, развязанной Россией против Украины. С точки зрения военной экспертизы, роман достоверный, отражает произошедшее с документальной точностью и реконструкцией ключевых событий. Поражает скрупулезная детализация образов и сцен, тем не менее эти технические и специальные вопросы не мешают восприятию сюжета и раскрытию образов героев. Множество судеб противоположных, не связанных между собой людей — от жуткого серийного маньяка-убийцы до псевдоминистров, от невинных детей до одержимых жаждой мести зеков — собирает в одном месте война. Напряжение захватывает с первой страницы и не отпускает до самого конца. Невозможно оторваться. Это уникальная, правдивая и совершенно необходимая обществу книга. Политический триллер номер один на сегодня.

Игорь Романенко,

генерал-лейтенант ВСУ в отставке

Пролог ПРИЗНАНИЕ КОШЕВОГО

18 декабря

За решетчатым окном «шли и шли и пели “Вечную память”». Куривший у подоконника капитан полиции Федотов не задавался вопросом, по ком она звучит. Все и так знали, что сегодня хоронят известного байкера Султана, в миру — Ивана Пустового, который «хату покинул, пошел воевать» на Донбасс, где и сгинул в неравном бою с укрофашистами, о чем уже дня три как трубили по всем телеканалам. Депутаты, казаки, рокеры и аналитики распевали панегирики безбашенному герою «народного ополчения Новороссии». Из репортажей явствовало, что Султан, командир добровольческого батальона, воевавший под этим же ником-позывным, попал в окружение под Донецком, отстреливался до последнего патрона и пал смертью храбрых.

Для страны событие стало настолько знаковым, что президент перенес свою ежегодную большую пресс-конференцию с четверга на пятницу, чтобы принять участие в церемонии — уже на Красной площади, при погребении праха героя в Кремлевской стене. Изуродованный труп Пустового украинские националисты обменяли на двадцать пять своих раненых и убитых соратников. Это тоже было известно Федотову из новостей, ни одному слову в которых он, ветеран двух Чеченских войн, не верил.

Возможно, в какое-нибудь иное хмурое и морозное декабрьское утро он и удивился бы огромному скоплению разношерстного люда, идущего за гробом с непокрытыми головами, красными знаменами, хоругвями, ликами святых и венками с вплетенными в них пластиковыми цветами и оранжево-черными георгиевскими ленточками. Но только не сегодня, когда вывалившийся из его правой почки в мочеточник четырехмиллиметровый камушек причинял ему такие неописуемые мочеполовые страдания, что капитан в течение последнего часа уже четыре раза должен был прерывать допрос и бегать в туалет в дальнем конце коридора.

Неописуемыми эти ощущения представлялись Федотову потому, что стреляный во всех смыслах мент не обладал опытом профилактики мочекаменной болезни. Путаясь в симптомах, капитан грешил на младшего лейтенанта Полухину из разрешительного отдела, которая накануне после продолжительной осады уступила-таки его служебному рвению и разрешила наконец воспользоваться «личным оружием» по прямому назначению. Федотов знал, что он скажет Полухиной в понедельник, когда она попадется ему в коридоре, но не знал, что соврет супруге Кирочке сегодня вечером. Не знал он и когда сможет попасть к врачу, к какому и где, тем более в выходные. А ему объективно становилось с каждой минутой все хуже. Капитан любил это слово — «объективно». Но даже объективно не знал, когда сможет закончить этот допрос, который длился уже около часу и без всякого толку. На физическое воздействие для вразумления подозреваемого Федотов в его сегодняшнем состоянии был неспособен.

Задержанный на месте преступления с оружием в руках что-то невнятно мычал, то ли нуждаясь в срочной психиатрической помощи, то ли в еще более срочной опохмелке. Когда Федотов, морщась от боли, взял с подоконника графин и налил сначала себе, а потом и убийце в стакан воды, тот всосал ее в себя одним глотком. Сделал он это не поднимая головы, причмокивая губами и языком, как зверь, и расплескивая воду на бледно-коричневый линолеум, местами выцветший и исполосованный ножками стола, который все время двигали, и стула, на котором все время ерзали. Потом он вновь обхватил лысеющую голову руками и опять принялся раскачиваться из стороны в сторону в такт своему внутреннему монологу, вздрагивая время от времени — то ли от икоты, то ли от рыданий.