Рейтар

Люди все шли и шли, и из города, и из ближних деревень, вливаясь в толпу вокруг поля, которая разбухала и разбухала в стороны, не в силах сомкнуться внутрь круга, где ее сдерживала серая цепь пехотинцев. Вдоль виселиц ходило несколько человек, одетых как мастеровые — в фартуках, за пояс заткнуты рабочие рукавицы. Только лица закрыты черными масками — палачи. Сегодня у них работа ожидается нетрудная, никакого особого живодерства не требуется, знай подтягивая казнимых повыше, да обратно опускай.

Потом в толпе началась суета, кто-то закричал: «Ведут, ведут!» — и с дальней от нас стороны поля, из-за поворота стены показалась голова колонны — конные рейтары во главе и по бокам, а в середине множество грязных, оборванных, избитых смуглых людей, связанных друг с другом длинными вереницами, как каторжников и рабов обычно гоняют. Я заискал глазами по ним и аж дыхание перехватило — Красный Ар шел в первом ряду, рядом со старым Орби — тем самым врачевателем, поившим меня неведомыми настоями.

— Ты что побледнел? — спросил Ниган, чуть пригнувшись ко мне. — Знаешь кого из них?

— Знаю, — ответил я сквозь зубы.

— Ты старший смотри… не вздумай сделать ничего, — как бы даже с угрозой сказал мой товарищ. — Не это твой обет и не здесь твоя смерть, понял? Понял?

— Понял я, Ниган, понял.

Не здесь мой бой и не здесь моя смерть, прав Ниган. Не зингарам я клятву давал и не для этого они меня выходили. Да и не смогу я никого спасти — своя же сотня следом не пойдет, а может даже и сами прикончат. Вон, Барат на происходящее даже с любопытством смотрит и словно бы улыбается. Не верю и верить не хочу, но ведь так и есть.

Ближе к виселицам толпу, в которой было человек двести, разделили на две неравные части — человек двадцать, все так же связанных, вывели вперед, остальных оттолкали наоборот назад, заставив усесться на землю на пятки — так не сбежишь. Да и куда побежишь в веревках-то, которыми ошейники между собой стянуты?

В толпе закричали, заулюлюкали, засвистели — выведенную двадцатку погнали к виселицам. Никто не сопротивлялся, не вырывался, не кричал — похоже, что люди были так изнурены, что сил на что-то другое, кроме как тихо принять смерть, уже не оставалось.

Никаких приговоров никто не читал — это не было казнью, это было просто истребление, из которого сделали потеху для городской черни, всегда готовой поглумиться над чьей-то бедой хотя бы для того, чтобы не замечать собственной убогости. Палачи по одному отделяли людей от «связки», после чего, заломив связанные руки и сильно нагнув вперед, вели к виселице. Там палач накидывал на шею обреченного петлю, слегка затягивал, после чего его помощники разом и дружно тянули веревку. Ноги жертвы отделялись от земли, начинались конвульсии, а палачи, даже не глядя на умирающего, закрепляли веревку в примитивном стопоре и уже спешили привести следующего.

Когда очередной смертник начинал хрипеть в петле, в толпе раздавался свист и улюлюканье. Кто-то даже бросил какую-то дрянь в сторону виселицы, но с этим прогадал — стоящий рядом пехотинец, не говоря ни слова, двинул швырявшего прикладом в зубы, и тот под хохот окружающих свалился в грязь, зажав мгновенно залившимся кровью руками рот.

Красного Ара повесили пятым, следом за Орби. И он узнал меня, я уверен. Перед тем, как веревка потащила его вверх, он посмотрел прямо на меня и даже усмехнулся. Это была единственная эмоция, которая отразилась на лице главы табора. Потом лицо его посинело, глаза выпучились, и через несколько минут судороги прекратились.

Когда палачи вешали двадцатого, их помощники начали освобождать виселицу для следующих, начав с первого казенного. Тело снимали, оттаскивали в сторону и сразу грузили в длинную телегу, запряженную парой волов. Возница со скучающим видом возился со сбруей, даже не глядя на казнь. Толпа уже угомонилась, устав орать, потеряли интерес к казни и сидевшие на помосте владетели. Дикий Барон о чем-то разговаривал с дамой, преосвященный вообще углубился в чтение каких-то бумаг. Мне почему-то подумалось, что это отчеты приказчиков его торгового дома, о выручке с селитры.

Я смотрел на происходящее с таким ощущением, что меня здесь нет. Что кто-то просто показывает мне картинки — серая грязь, низкое серое небо, серая стена форта, серая толпа. А меня здесь нет, потому что я здесь быть не должен, не могу я здесь быть.

Ее вешали уже ближе к концу казни. Ту, чьего имени я так и не узнал. Как и все остальные, она не сопротивлялась, но почему-то выглядела по-другому. Она не опустила голову, когда палачи расстегивали ее ошейник, и даже вели ее почему-то не так, как всех, не согнув пополам, а просто подталкивали вперед, придерживая за локти. И самым страшным было то, что она встретилась со мной взглядом, и пока ее вели к виселице, не отвела глаз ни на мгновение. Она не искала ни помощи, ни жалости, она просто смотрела, но этот взгляд жег как огонь.

Я положил руку на рукоятку большого рейтарского револьвера в седельной кобуре.

— Нет, — сказал Ниган. — Не твое время здесь, держи клятву. Я сам.