Река

Он странно взглянул на нее сухо блестевшими глазами, сказал:

— Эх, доктор, доктор, хуже бывает. Обождем до утра. Обсушимся, поставим палатку. Не умрем, доктор. Как-нибудь. — Он замолчал и, сморщив лоб, внезапно отрывисто закашлял, не подымая взгляда, потер рукой грудь, пытаясь усмехнуться, сказал: — Я ведь вчера просил у вас спирт… Лучшего лекарства в тайге нет.

Глядя на него, Аня встала, неожиданно зазвеневшим голосом спросила:

— У вас, кажется, фонарик? Дайте, пожалуйста.

— Куда вы, Анечка? — вскинулся от костра Свиридов. — Что вы такое выдумали?

— Я схожу к плоту. Я сейчас вернусь.

Включив фонарик, она пошла в темноту, не видя впереди ничего, кроме мокрого блеска травы в коротком лучике света; трава влажно шелестела под ногами, сразу же захлестнула ее по пояс, и она остановилась: близко донесся рокот воды где-то внизу.

«Река рядом! Надо спуститься!» — переводя дыхание, подумала она. — Слава богу, что это недалеко!»

Когда через полчаса она вернулась, Свиридов, сутулясь, в угрюмой задумчивости глядел на огонь из-под надвинутого на лоб капюшона. Кедрин лежал возле костра, укрывшись с головой тулупом, вздрагивая под ним, как в ознобе.

Доставая из медицинской сумки склянку со спиртом, Аня только спросила осекшимся голосом:

— Что?..

— Я же вам говорил: глушь! Глушь! — с сердцем выговорил Свиридов, оборачиваясь и скривив губы. — Медведи одни живут, и те подыхают!

— Послушайте, Свиридов, зачем вы это говорите? Вы же лучше меня знаете, что надо делать… Надо палатку. Немедленно! Вы понимаете?

4

Часа через два они втащили Кедрина в палатку и положили на топчан из нарубленных еловых ветвей, наваленных возле принесенной с плота железной походной печки, которая казалась теперь спасением. Весь багровый от жара, Кедрин подтягивал к животу ноги, его трясло; ворочая головой, прижимая щеки к меху подстеленного тулупа, он вдруг забормотал что-то отрывистое, невнятное, и вконец измученный Свиридов, вытерев свое мокрое лицо, многозначительно покосился на Аню, а она, торопясь, зачем-то снимала с себя новую, выданную в Таежске куртку, затем стащила с Кедрина сапоги, плотно укутала курткой ему ноги и сверху накрыла краем тулупа. На ней теперь было шерстяное платье, еще московское, — то платье, в каком нарядно ехала сюда, и она мельком, внезапно перехватив вопросительный взгляд Свиридова, подумала, что это платье, должно быть, выглядело как-то странно и дико здесь, как и новенький стетоскоп, который она вынула из сумки.

Всхлипнув, Кедрин задвигался на топчане, еле слышно зашептал сквозь стук зубов:

— Вот как подуло, м-морозно, ты лесину в костер сруби, слышишь?..

— Бред.

Свиридов, все с удивлением косясь на ее платье, на стетоскоп, озабоченно наклонился к ней, заговорил:

— Как вы ушли, Анечка, к плоту, он сразу прилег, значит, спать, говорил: «Хочу, второй день не могу, — говорит, — озноб выгнать…» А потом начал: на какие-то пики его бросают, в мясорубке мелют! Какой-то кровавый ужас! Не повезло нам… — Свиридов коротко вздохнул, задумался, помолчав, удрученно договорил: — Эх, Колька, Колька, геологическая твоя душа! Д-да, бывает же, и мамонта с ног — фить! Никогда ведь не болел. Может, у него… Не энцефалит ли?.. Бывает здесь жуткое такое. От клеща. Температура после укуса… страшная мозговая болезнь… — И, опять скользяще оглядев ее платье, с напряженной улыбкой выговорил: — Сложный диагнозик? А? Что же делать будем?

— В отношении диагноза я как-нибудь разберусь, — повернувшись к нему, сказала Аня. — Я попросила бы вас посмотреть за печкой, принести дров и воды. Идите, пожалуйста!

Он с неуверенностью развел руками, он словно не узнавал ее: темные брови сдвинулись, вся она стала угловатой, и ее голос тоже как бы приобрел острые уголки.

— Что вы, в самом деле, дайте отдышаться, Анечка! Сердце зашлось. — Шутка — ночь не спавши… — проговорил Свиридов обиженно и, пошатываясь, вышел, слышно было, как захлюпали сапоги по лужам.

Аня осторожно сдвинула тулуп с груди Кедрина, выслушала его, прижимая к горячей коже стетоскоп: были хрипы в верхушке легкого, и это не испугало ее в тот миг, а подтвердило опасения.

— Кто это? Зачем? — слабо сказал Кедрин, очнувшись от прикосновений холодка стетоскопа. — Вы? Где… Свиридов?

— Я с вами, — еле внятно ответила она и тихонько провела ладонью по его пылающему лбу, стараясь улыбнуться, но ее слова не дошли до него.

Кедрин ознобно дрожал, как раздетый на морозе, вздрагивали запекшиеся губы, закрытые веки; раз с усилием приоткрыл воспаленные глаза, увидел Аню, долго бессмысленно глядел на нее неузнавающим, затуманенным взглядом и, зажмуриваясь, снова подхваченный бредом, в ознобе застучал зубами, быстро, несвязно заговорил что-то непонятное, дикое, и ей почудилось, будто огромной черной тенью над головой завитал страх бессилия, похожий на отчаянье и одиночество среди гудения этого ветра над палаткой, среди этого нескончаемого дождя, шелестящего по брезенту.

— Аня! Доктор!.. — донеслись до нее приглушенные вскрики из летящего за палаткой гула. И она, вздрогнув, вскочила, поспешно отдернула полог: это был голос Свиридова.