Река Богов

Сарисин манит ее на кухню. Наджья поднимается всего на три ступеньки, но проходит целых три месяца, и теперь она находится посреди темной осенней ночи. Женщины готовят ифтар: это время месяца Рамадан. Наджья следует за подносами с едой, которые несут в столовую. В тот год друзья ее отца, коллеги из больницы и военные, часто собирались у них дома по вечерам в Рамадан, беседовали о бунтующих студентах и радикальных священнослужителях, способных вновь ввергнуть страну в мрачное средневековье, о беспорядках, забастовках и арестах. Тут они замечают маленькую девочку, стоящую рядом со столом с большой чашкой риса, прекращают разговоры, улыбаются, ерошат ей волосы, что-то шепчут на ухо. Внезапно запах риса с томатами становится невыносимым. Резкая боль пронзает голову Наджьи, и она роняет тарелку с рисом. Наджья кричит. Никто ее не слышит. Друзья отца продолжают свою беседу. Но тарелка с рисом не падет на пол, она зависает в воздухе. Так работает память… Она слышит, как произносятся слова, которые не может вспомнить.

– …предъявят требования к муллам…

– …переведут деньги на оффшорные счета. В Лондоне, кажется, понимают наши здешние проблемы…

– …ваше имя будет стоять одним из первых во всех списках…

– …Масуд не допустит этого. С их стороны…

– …знаете о точках равновесия? Американцы все рассчитают. Но, по сути, начинаешь понимать, что она сместилась, когда уже слишком поздно что-либо менять…

– …Масуд никогда не позволит довести ситуацию до такой стадии…

– …на вашем месте я бы был крайне осторожен. У вас ведь есть жена, маленькая Наджья…

Рука тянется, чтобы потрепать ее мягкие кудрявые черные волосы. Все вокруг меняется, и вот она уже стоит в пижаме у приоткрытой двери в гостиную.

– Что вы сделали со мной? – спрашивает Наджья у сарисина, которого скорее чувствует, чем видит. – Я слышала такое, о чем уже успела давно забыть, о чем не вспоминала практически всю свою сознательную жизнь…

– Гиперстимуляция обонятельного эпителия. Наиболее эффективный способ пробуждения глубоко запрятанных слоев памяти. Обоняние – самый мощный активатор памяти.

– Рис с томатами… как вы узнали?

Наджья говорит шепотом, хотя очевидно, что родители не могут ее слышать, они способны только играть свои заранее определенные роли.

– Воспоминания – это то, из чего я сделан, – говорит сарисин, и у Наджьи снова перехватывает дыхание.

Девушка корчится от нового приступа мигрени, как только аромат воды с цветками апельсинового дерева отбрасывает ее в прошлое. Она широко распахивает слегка приоткрытую дверь, сквозь которую проникает яркий луч света. Ее отец и мать поднимают головы от освещенного светом лампы стола. Наджья прекрасно помнит, что стрелки на часах показывали одиннадцать. Она помнит, что они спросили у нее: что случилось, почему ты не спишь, сокровище?.. И она помнит, как ответила им, что не может уснуть из-за вертолетов. Но Наджья уже успела забыть, что на лакированном кофейном столике под стопками отцовских дипломов, сертификатов, свидетельств о его членстве в различных научных обществах лежит кусочек черного бархата величиной с книжку-раскраску. На бархате, словно маленькие звездочки, кажущиеся такими ослепительно яркими в свете настольной лампы – Наджья не может понять, каким образом ей удалось это забыть, – рассыпаны алмазы.

Грани алмазов раскрывают ее, несут вперед во времени, словно осколок стекла в калейдоскопе.

Зима… Абрикосовые деревья стоят голые. Нанесенный ветром сухой снег, острый, как гравий, лежит у белой стены, забрызганной водой. Горы кажутся настолько близкими, что от них исходит почти физически ощутимый холод. Наджья помнит, что их дом был последним в квартале. У ворот улица заканчивалась, и дальше до самых предгорий тянулась пустошь. За стеной была пустыня. Последний дом Кабула. В любое время года ветер выл посреди большой равнины, подбрасывая в воздух все, что попадалось ему на пути. Наджья не помнит ни одного абрикоса с тех деревьев, что росли в саду…

Она стоит в зимнем пальто с меховым капюшоном, в теплых сапогах и варежках на резинке. Прошлой ночью Наджья услышала шум в саду, выглянула в окно, но шум исходил не от солдат и не от «плохих» студентов, а от отца, копавшегося в земле среди фруктовых деревьев. И вот она стоит на небольшой горке свежевырытой земли с садовым совком в руке. Отец сейчас в больнице, помогает женщинам рожать детей. Мать смотрит по телевизору индийскую «мыльную оперу», переведенную на пуштунский язык. Все говорят, что фильм очень глупый, до пошлости индийский и что смотреть его – пустая трата времени, но все-таки смотрят. Наджья опускается на колени и начинает копать землю. Все глубже и глубже. Зеленое эмалированное лезвие лопаты ударяется обо что-то металлическое. Повозившись, Наджья вытаскивает странную вещь, которую отец закопал в этой части сада. Вытащив штуковину, она сразу же с отвращением ее отбрасывает, приняв мягкий бесформенный предмет за дохлую кошку. И тут Наджья понимает, что это такое. Черный портфель. Тот, другой черный портфель, для специальных визитов. Она протягивает руку к его серебряным замкам.