— Нет. Не понимаешь. Ты не сможешь понять, если твой разум не похож на разбитое стекло — и ты не пережила тот момент, когда оно раскололось.
Арфистка посмотрела в его бегающие глаза.
— Ты тоже боишься.
— Ты глупа. Все мы боимся. Кроме Силача, он для этого недостаточно умен.
— Но ты все же хочешь помочь мне.
Он пожал плечами.
— Если мы идем, то все.
III
СТОРОЖЕВЫЕ ПСЫ
В
С орбиты Верховная Тара смотрелась как сплошной лес. Что-то в ее грунте было исключительно восприимчивым к воздействию древних семенных кораблей. На Новом Эрене начинали с голого базальта, а Верховная Тара обладала субстратом прокариотного исходного вещества. Этот мир был почти живым — в зависимости от того, как толковать понятие жизни.
Первые колонии были привычным смешением поздних времен Содружества: врадди и мурканцы, жунгво и рооми, которые общались между собой на тантамиже — лингва франка[3] той эпохи. То была романтическая эра, как и любые опасные и интересные времена. Никто не бороздит космос ради лишней цифры после запятой, а вот ради мечты — да. В моду вошли выдуманные анахронизмы из терранского прошлого, и таким образом — «как говорят» — жалкой горстке ирландцев удалось наложить отпечаток своего воображаемого и в некотором роде эксцентричного прошлого на целую колонию. Но после стольких лет древность стала всеобщим достоянием. Большинство людей понятия не имели, откуда родом их воссозданная культура. «Я — ’линианин», — могли они говорить, или: «Я с Ди Больда», или: «Гатмандер я». А другие названия, древние, вроде Полинезии, Британии или России вызывали лишь недоуменные взгляды. Поэтому пестрые толпы в клетчатых одеждах на Верховной Таре могли заплетать волосы в косички или скрывать их под тюрбанами, их кожа могла быть цвета золота, меди или киновари — и при этом они все равно называли себя кельтами.
В центре Балли Окли раскинулся большой ухоженный парк — Зеленый Гавейн. Живые изгороди вились настоящими лабиринтами, красочные сады буйно поросли дикими цветами. С постаментов и пьедесталов взирали забытые писатели и артисты. Журчали фонтанчики, а скамейки давали приют влюбленным парочкам и уставшим путникам. Повсюду были орнаменты: цветочные композиции превращались в живые картины, если на них глядеть издалека; по фонарным столбам ползли змеи; замысловатые геометрические оправы опоясывали бассейны и дорожки, то и дело выходя за границы и превращаясь в причудливые цветы или еще более причудливых зверей, лотосы, свастики и символы «инь-ян» либо просто вычурные заглавные буквы древнего тантамижа. Это было спокойное убежище, где человек мог расслабиться или прогуляться, беседуя со старым другом; в уединенных рощах можно было забыть, что находишься в самом сердце огромного города.