Донован никогда не верил, что арфистка пустилась на поиски «потому, что дочь лучше знает свою мать». Какая дочь вообще могла такое знать? Она гналась за бан Бриджит, и гналась за ней всю свою жизнь.
— Бросим это.
Арфистка оказалась перед тяжелым выбором. Донован почти увидел, как по кварцу ее решимости побежали трещинки, и понял: сейчас она скажет, что бросает поиск.
— Когда доберемся до Сигги О’Хары… — сказала Мéарана.
Донован ждал, чем она закончит, но арфистка лишь покачала головой и отвернулась. Она заплакала и ушла в свою комнату.
VII
СВОБОДА ВЫБОРА
Вот только смерть бан Бриджит не была доказана, о чем не упускал случая напомнить Педант. Это оставалось лишь предположением, выведенным Ищейкой на основании фактов. Но никто не любил загадки больше Ищейки, и время от времени человек со шрамами невольно удивлялся, каким образом ее могла настигнуть гибель. Внутренний Ребенок радовался, что не знает этого, поскольку, для того чтобы узнать, им придется проследить за Гончей до конца следа, а это значит — слишком близко подойти к собственной гибели.
Нет, уместнее всего было сказать, что Мéарана сдалась перед реальностью и отказалась от поиска. Это удовлетворит и Зорбу, и тех, кто предложил взятку. Но оставалась вероятность, что конфедераты прознали о цели бан Бриджит, не дадут обещанную взятку и не оставят Мéарану в покое. Донован пытался убедить себя не беспокоиться о будущем, хотя Фудир утверждал, что тот в корне не прав. «Ты можешь забыть о тревогах, — не без удовлетворения говорил он Доновану, — но не будь так уверен, что тревоги забудут о тебе».
Он слушал слезные голтрэи, что выводила арфистка на кларсахе, иногда задаваясь вопросом, почему за воображаемым столом оставалось три пустых стула. Донован видел три объяснения: что утратил эти части своего разума и даже не помнил, что они были; что это фрагменты, которых он пока не осознал; или что Педант не слишком четко визуализировал зал заседаний. Он предпочел ухватиться за третье объяснение как наиболее удобное, но Фудир и тут не соглашался с ним.
Так они прибыли на Сигги О’Хару, мир, названный в честь древней битвы на Старой Терре, в которой герцог О’Гава победил «Тоя» О’Томми[7]
. Сами причины, не говоря о деталях того сражения, были давно позабыты, но каждую локальную осень о’харане проводили постановочные бои, в которых закованные в фантастические доспехи реконструкторы стреляли из пушек и мушкетов и размахивали длинными двуручными мечами. Действо представляло собой одно сплошное веселье, всегда обходившееся без трупов. Умники волновались насчет аутентичности, считая, что доспехи были анахроничным сочетанием древних юрпейского и нипóнского стилей. Они сомневались, что две армии красили щиты в синий и серый или что солдаты носили тюрбаны. Но реконструкторы не заботились об этом. Это было осеннее празднество, последняя вспышка цвета перед холодной мертвой зимой.Арфистка, человек со шрамами и их слуга Билли Чинс сошли с «Быстрого Герти» на платформе «Высокий Каддо» у о’харанских подъемников и заселились в отель «Летняя луна» под настоящими именами, чтобы дождаться лайнера до Рамажа, что на верхнем изгибе Винтовой лестницы, а оттуда до Иеговы и домой. Далеко внизу солнце Сигги казалось не больше кончика булавки, но его свет с алым оттенком был ярче других звезд.
Игра на арфе не пользовалась у о’харан такой же популярностью, как среди большинства жителей Периферии. Система долго оставалась изолирована от общих тенденций моды и развила собственные традиции и музыкальные стили. Лишь с открытием Лафронтеры до нее дошла поступь истории. Транспорты от Алабастера и более старых внутренних миров хлынули в систему, подобно взрывной волне. Заселение Видермейерового Хита, Самдея и других планет стало неспокойным периодом для о’харан. Местные традиции пошатнулись и едва не рухнули. О’Хара, никогда не отличавшаяся неукротимостью Арфалуна даже в мирное его время, дала обещание, что не допустит более такого вмешательства. С тех пор все торговые отношения с остальной Лигой контролировались «Внутренним отделом» Мак Аду.