Река Гераклита

Что они и сделали, странно смутившись…

А потом они сидели за самоваром, Марина — впервые за одним столом с хозяевами. Это ей мешало, как и то, что Наталия Александровна подавала ей чай, спрашивала, сколько кусков сахара положить, накладывала варенья. Она все порывалась услужить, но хозяйка делала большие глаза, и Марина опускалась на свое место возле Рахманинова.

— И памятник Пушкину стоит? — улыбался Рахманинов, продолжая расспрашивать Марину.

— Куда же ему деться? Все на своем месте, Сергей Васильич.

— И скажешь, извозчики есть?

— Такие лихачи!..

— И такси?

— Обязательно! Я, правда, еще не ездила.

— А Минин и Пожарский?..

— За Пожарского не скажу, а Минин точно на месте.

— И Охотный ряд?

— Сереженька, — вмешалась Наталия Александровна, — в эту игру можно играть бесконечно. Марина нам ни словечка о себе не сказала.

— Обо мне нечего говорить: я вся тут. Жизнь моя течет без перемен. Работаю надомницей.

— Тебе не хватает, чего мы присылаем? — встревожилась Наталия Александровна.

— Господь с вами!.. Да ведь скучно без дела.

— Как Иван?..

— В деревне, — коротко сказала Марина, и Рахманиновы поняли, что она не хочет об этом говорить.

— А Василий Блаженный?.. — спросил Сергей Васильевич.

— Розовеет в лучах солнца, — улыбнулась Марина.

— А «Ново-Московская»?

— Это что?

— Ресторан. За Москворецким мостом. Любимый ресторан Петра Ильича Чайковского. Знаменитый тенор Фигнер однажды спросил Петра Ильича за доброй попойкой: где тот держит деньги. «В настоящее время в „Ново-Московской“», — ответил Петр Ильич.

— Дайте и мне спросить, — не выдержала Марина. — Вы-то сами как — счастливы?

— Весьма, — сумрачно отозвался Рахманинов.

Приехали Шаляпины: сам и двое молодцов, похожих на него, но тонкой кости. Федор Иванович еще держал образ Васьки Буслаева: не согнулся, не сжался, стал даже еще размашистее и шумнее — напоказ. Потому что годы, великие труды, неуемный расход сил, а главное — перелом жизни не проходят даром. Расцеловался с Мариной, заставил поцеловаться и со своими парнями, чему те были весьма рады, и с ходу посыпал:

— Как там Василий Блаженный?..

— А Большой театр?..

— Александр Сергеич еще держится?..

— «Ново-Московская» гуляет?..

Вопрос находил на вопрос, а в ответах Федор Иванович вроде не нуждался. За исключением последнего:

— Кислыми щами накормишь?

— А как же, Федор Иваныч! Квашеной капусты целый бочонок привезла. И грибов сушеных. И кулебяка будет, и пироги — с рыбой, визигой, ливером…

— А песни будут? — спросил Борис Шаляпин — артист.

— А пляски? — спросил Федор Шаляпин — художник.

— Все будет, чего пожелаете! — весело ответила Марина, она видела, как ей все рады, и добрая душа ее ликовала.

Марина не ударила в грязь лицом: от одного духа щей Шаляпин застонал так, что зазвенели хрустальные подвески люстры; золотистого гуся он назвал «глупой птицей», потому что «для двоих мало, а одному — стыдно»; бараний же бок с кашей заставил его вспомнить о Собакевиче, не уступавшем никому избранного блюда.

А потом, забыв о послеобеденном отдыхе, лихо плясали, в чем особенно отличались молодые Шаляпины, которых отец воспитал в доброй русской традиции.

— А что у вас поют? — спросил Марину Борис Шаляпин.

— Да всякое. И революционное, и про Красную Армию, и про любовь!

Спойте.

Марина не заставила себя просить.

Мы Красная кавалерия, и про нас
Былинники речистые ведут рассказ:
О том, как в ночи ясные, о том, как в дни ненастные…

И, ко всеобщему изумлению, Федор Иванович подхватил:

Мы прямо, мы смело в бой идем!..

— Попался, отец, — сказал Федор. — Секретный агент большевиков Ф. И. Шаляпин выдал себя порывом советского патриотизма.

— А вы думали, обломы, я не знаю, чего поют на Родине? Все знаю: от «Кирпичиков» — пошлости изумляющей, до отличных красноармейских песен.

— А теперь про любовь, — попросил певицу Борис.

И Марина запела, — весьма кокетливо поглядывая на красивого актера:

Сирень цветет.
Не плачь — придет.
Ах, Боря, грудь больно.
Любила — довольно!..

Вот что пришло на смену твоей «Сирени», — с усмешкой сказал Шаляпин Рахманинову.

— Федор Иваныч, миленький! — взмолилась Марина. — Спойте настоящую «Сирень». Очень, очень, очень вас прошу!

— Да ведь это для высокого голоса.

— Вы все можете: и низко, и высоко!

— Сомнительный комплимент, — проворчал Шаляпин, но все же сел к роялю.

А когда он спел первый куплет, Марина внесла из коридора нечто большое, завернутое в бумагу, сорвала обертку, и взгляду присутствующих предстал куст белой сирени.

— Это вам, Сергей Васильевич, посадите у своего дома. Наша — ивановская!..

Лента жизни стремительно раскрутилась назад: сиреневое вино обожгло гортань. И нелегко было вернуться к действительности из дальней дали самых нежных воспоминаний.

— Спасибо, Марина, — сказал он наконец трудным голосом. — Вы сделали мне бесценный подарок…

Уже поздно вечером Шаляпин и Рахманинов уединились в кабинете.